Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
14. Для этой любви все пути проходимы: остриженные волосы, пещера, зеркало, меч, работа над четкостью произношения, упорное изучение ораторских приемов даже в преклонном возрасте, укрепление памяти, презрение к неистовству толпы, трудовые дни, захватывающие ночь, — кто не знает, сколь совершенным оратором все это сделало твоего Демосфена! Как крепко сколочены в его речах мысли и слова! Какая безукоризненная убедительность достигается расположением отдельных частей! Блестящий и величественный, с могучим дыханием, умереннейший и сдержаннейший в пользовании словом и мыслью, изобретательнейший в применении различных оборотов, — он один из ораторов, по смелому выражению Леосфена, дал образцы речей, полных жизни и молотом кованных.
15. Не
16. Но дальше ты мог бы перейти к человеколюбию Демосфена, к щедрому расходованию собственных средств, к блеску всего поведения его как гражданина…
Не переводя духу, Ферсагор собирался присоединить к перечисленным и прочие доблести Демосфена, но я, рассмеявшись, перебил его словами:
— Ты, кажется, намерен затопить мои уши, как банщик, окатив меня сразу остатком похвального слова?
— Да, да, — воскликнул Ферсагор и, не останавливаясь, продолжал, к его всенародным угощениям, добровольным издержкам на обучение хоров и постройку военных кораблей, к восстановлению стен и рва, выкупу пленных, выдаче замуж бесприданниц, образцовому выполнению обязанностей гражданина, к его посольской деятельности, его законодательным предложениям, ко множеству случайностей, в которых он проявил себя великим гражданином, — и, право, смех нападает на меня, когда я вижу сдвинутые брови человека, боящегося, что не хватит для его речи подвигов Демосфена!
17. — Быть может, друг мой, — заметил я, — ты думаешь, что из всех посвятивших свою жизнь искусству красноречия только мне одному не прожужжали уши деяниями Демосфена?
— По-видимому, — ответил Ферсагор, — если, по твоему собственному признанию, ты нуждаешься для своей речи в каких-то вспомогательных средствах. А впрочем, возможно, что ты страдаешь как раз противоположностью: как будто ослепленный сверкающим блеском, ты не имеешь сил обратить свои взоры к сияющей славе Демосфена. Нечто подобное переживал и я вначале по отношению к Гомеру. Я почти отчаялся, ибо казалось, что я не в силах даже глядеть на поставленную себе задачу. Но я впоследствии, сам не знаю как, приободрился и, мало-помалу привыкая к блеску, решаюсь сейчас глядеть в упор и не отвращать взора, будто от солнца, изобличая тем свою незаконнорожденность в роде Гомеридов.
18. Тебе же, я полагаю, привыкнуть будет гораздо легче, чем мне. Ибо славу Гомера, поскольку она устремлена на одну лишь поэтическую мощь, неизбежно было охватить всю в целом. Ты же, если бы вздумал обратить свою мысль на всего Демосфена сразу, в большое попал бы затруднение, кружась вокруг предмета своей речи и не зная, за что сначала схватиться мыслью; ты страдал бы, как лакомка за сиракузскими столами или любители послушать и посмотреть, натолкнувшиеся вдруг на множество радостей зрения иль слуха: они не знают, к которой устремиться, то и дело меняя свои желания. Думаю, что и ты начал бы метаться от одного к другому, не зная, на чем остановиться. Тебя закружат, привлекая к себе, прирожденное величие Демосфена, пламенность его устремлений, мудрость житейская, мастерство речи, поступков мужество, многократное пренебрежение весьма значительными выгодами, его справедливость, доброжелательство к людям, верность, образ мыслей, ум, наконец, все многочисленные и высокие гражданские добродетели Демосфена. И, конечно, видя, с
19. Такое точно затруднение в свое время испытывал Пиндар, многое перебирая в уме и не зная, куда обратиться:
Исмена петь или златопрядущую Мелию?Или Кадма? Или мужей землеродных священное племя?Или Фивы в нежной повязке?Или безудержную силу Геракла?Или славу Диониса, богатую радостью?Или свадьбу Гармонии?Вот так, по-видимому, и ты стоишь в нерешительности: воспеть ли слова Демосфена, или его дела, или красноречие, философию, влияние на народ, наконец, смерть.
20. Однако можно без всякого труда избежать этих колебаний: возьми что-нибудь одно — все равно что, например ораторский талант Демосфена сам по себе — и на него направь свое слово. В примерах у тебя здесь не будет недостатка, в отличие от красноречия Перикла: слава о громах и молниях его речей, об их вонзающейся в душу убедительности дошла до нас, но их самих мы не имеем перед глазами. И понятно: мы можем лишь вообразить их, ибо ничего от них не сохранилось способного выдержать испытание и суд потомства. Тогда как речи Демосфена… А впрочем, предоставляется тебе говорить о них, если бы ты направил свое внимание на это.
21. Если же обратишься к высоким качествам души Демосфена или гражданским подвигам, лучше всего будет ограничить себя и чем-нибудь одним заняться. А захочешь быть расточительным — выбери два-три качества Демосфена, и будешь иметь достаточное содержание для своего слова: столько блеска будет в каждом из них. А что не по всему облику оратора, а только частично мы станем его восхвалять — так в этом мы лишь последуем обыкновению Гомера, который тоже слагает похвалы своим героям, руководимый одной какой-нибудь частью тела: ногами, головой, волосами, а иногда даже одеждой или щитом. Самим богам не казалось обидным, когда поэты воспевали в них не какую-нибудь сторону тела или души, но их веретено или лук, или эгиду; благодеяния же все богов перечислить — невозможно. Так и Демосфен не оскорбится, услышав похвалу лишь одному из своих прекрасных качеств, ибо, чтобы восхвалить их все, у него и самого на себя не хватило бы сил.
22. Так говорил Ферсагор. Я заметил:
— Мне кажется, ты лишь одно хочешь мне показать: что ты не только прекрасный поэт, но и прозаик. Вот ты и сложил в придачу к своим стихам еще целое слово в честь Демосфена.
— Я предполагал, — возразил мой собеседник, — лишь доказать тебе легкость твоей задачи, но увлекся и с разбегу захватил твою область. Может быть, теперь ты оставишь свои сомнения и согласишься быть моим слушателем?
— Однако, — ответил я, — ты ровно ничего не достиг, можешь быть уверен. И смотри, как бы не случилось как раз обратного — еще худшего. — Хорошим бы я оказался лекарем в таком случае, — усмехнулся Ферсагор.
— Ты ведь не знаешь, по-видимому, — продолжал я, — в чем, собственно, состоит мое затруднение, и потому, как врач, не понимающий недуга больного, пытаешься лечить от другого.
— Так в чем же дело? — спросил он.
— Ты принялся врачевать меня от того, что может привести в замешательство разве человека, впервые приступающего к ораторской деятельности. Но от этих трудностей в смене годов уже ничего не осталось, так что лекарство твое устарело.
— Так вот тебе и лекарство! — воскликнул Ферсагор. — Как в пути, самая привычная дорога — самая безопасная.