Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
Подумай, как я жила после этого, не умея представить даже, что сделалось с моим милым мальчиком! Уж не обидела ли его, говорила я себе, или он полюбил другую, а меня разлюбил? А может быть отец запретил ему? И много подобных мыслей приходило мне на ум. Но вот, поздно вечером пришел Дромон и принес от него это письмецо. На, прочти, Хелидония, ведь ты-то грамотная.
Хелидония. Давай посмотрим. Буквы не очень разборчивы и ясно показывают небрежность и некоторую торопливость писавшего. Гласит же оно вот что: "Как
Дросида. Ах, я несчастная: он даже «здравствуй» не приписал.
Хелидония. "И теперь я еще держусь вдали не из-за нелюбви к тебе, но по необходимости. Потому что отец поручил меня Аристенету, чтобы он научил меня философии, а так как он узнал все о наших отношениях, то очень меня упрекал за них, говоря, что непристойно мне, будучи сыном Архитела и Эрасиклеи, посещать гетеру. Гораздо лучше предпочитать удовольствию добродетель…"
Дросида. Чтоб он умер в недобрый час, этот пустозвон, за то, что учит юношу подобным вещам!
Хелидония. "Я принужден повиноваться ему, потому что он сопровождает меня всюду и строго следит за мной; даже нельзя мне посмотреть ни на кого другого, кроме него. Если я буду благоразумен и во всем буду его слушаться, он обещает мне совершенное благополучие, когда наставит меня в добродетели и подготовит к труду. Я тебе пишу это, с трудом скрывшись от него. Ты же будь счастлива и не забывай Клиния".
Дросида. Как ты находишь это письмо, Хелидония?
Хелидония. Все мне непонятно как скифский язык; ну, а "не забывай Клиния" содержит еще кое-какой небольшой остаток надежды.
Дросида. И мне так кажется. Но все же я погибаю от любви. А Дромон, к тому же, говорил, что Аристенет — подозрительный любитель юношей и под предлогом преподавания заводит связи с самыми красивыми юношами; что он ведет разговоры с Клинием наедине, давая ему всякие обещания, будто сделает его равным богам; что он даже читает с Клинием всякие эротические речи древних философов к ученикам и вообще увивается за юношей. Так что Дромон даже грозил ему довести все это до сведения отца Клиния.
Хелидония. Следовало угостить Дромона, Дросида.
Дросида. Я и угощала; да и без этого он мой, потому что влюбен в Небриду.
Хелидония. Ну так не бойся: все будет отлично. Я думаю написать на стенке в Керамике, где Архител обыкновенно гуляет: "Аристенет развращает Клиния". Так что еще и с этой стороны помогу сплетне Дромона.
Дросида. Как же ты это сделаешь незаметно? Хелидония. Я это ночью сделаю, Дросида, достав где-нибудь уголь.
Дросида. Ну и отлично! Помоги мне только, Хелидония, выступить в поход против этого шута Аристенета.
11 Трифена и Хармид
1. Трифена. Ну разве берут гетеру и платят ей пять драхм, а потом проводят ночь,
Хармид. Меня губит любовь, Трифена, и я не могу больше выдержать, так она сильна.
Трифена. Ясно, что ты любишь не меня, так как иначе, имея меня, ты бы не был равнодушен и не отталкивал меня, когда я хотела обнять тебя, и, наконец, ты не отгородился бы одеждой, как стенкой между нами, из боязни, чтобы я тебя не коснулась. Но все-таки, кто она, скажи! Может быть, я смогу помочь твоей любви, так как знаю, как нужно обделывать подобные дела.
Хармид. Конечно, ты ее знаешь, и даже очень хорошо; да и она знает тебя, потому что она не безызвестная гетера.
2. Трифена. Скажи ее имя, Хармид!
Хармид. Филематия, Трифена.
Трифена. О которой ты говоришь? Ведь их две, — о той, что из Пирея, которая в прошлом году потеряла девственность и которую любит Дамилл, сын теперешнего стратега; или же о другой, что прозвали "Ловушкой"?
Хармид. Именно про нее. И я, несчастный, действительно захвачен и запутался в ее сетях.
Трифена. Ты, конечно, ее умолял?
Хармид. Еще бы!
Трифена. И с давних пор у тебя эта любовь или недавно?
Хармид. Не так недавно — почти семь месяцев уже прошло с праздника Дионисий, когда я впервые ее увидел.
Трифена. А рассмотрел ли ты ее внимательно всю или только лицо и открытые части тела, что следует показывать женщине, которой теперь уже сорок пять лет?
Хармид. А ведь она клялась, что ей исполнится двадцать два в будущем Элафеболионе!
3. Трифена. Да чему же ты будешь больше верить: клятвам ее или своим собственным глазам? Посмотри-ка хорошенько хоть на ее виски, — у нее только тут свои волосы, а остальное — обильная накладка. А у висков, когда прекращается действие снадобья, которым она красится, виднеется много седеющих волос. Но это еще что! А вот заставь ее как-нибудь показаться тебе голой.
Хармид. Ни разу еще она мне этого не позволила.
Трифена. Понятно: ведь она знала, что ты почувствовал бы отвращение к ее белым пятнам, как от проказы. Вся она от шеи до колен похожа на леопарда. А ты еще плакал, что не был ее любовником! Так она, может быть, тебя обидела и огорчила и отнеслась с презрением?
Хармид. Да, Трифена, хотя столько от меня получила! И теперь, когда я не мог с легкостью отдать ей тысячу, которой она требовала, — отец воспитывает меня скупо, — она приняла к себе Мосхиона, а мне отказала. За это в отместку я и хотел ее посердить, взяв тебя.