Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
13 Леонтих, Хенид и Гимнида
1. Леонтих. А как в сражении с галатами, расскажи-ка, Хенид, как я летел впереди других всадников на белом коне и как галаты, хоть и храбрые они люди, а дрогнули, едва меня увидели, так что никто из них не устоял. Тогда я, пустив копье, пронзил начальника конницы галатов вместе с лошадью, а на остальных, которые еще держались, — некоторые оставались, расстроив фалангу и построившись четырехугольником, — на этих я устремился, сжимая в руке меч, со всем воодушевлением и опрокинул натиском коня, наверно, человек семь,
2. Хенид. А разве ты не показал себя блистательно, Леонтих, в Пафлагонии, в единоборстве с сатрапом?
Леонтих. Хорошо, что ты припомнил это дело, выполненное не без доблести. Ведь этот сатрап был человек громадного роста и считался превосходным бойцом. Презирая греческое войско, он выступил на середину и крикнул клич, не захочет ли кто-нибудь вступить с ним в поединок. Ну, никто не двинулся с места, ни лохаги, ни таксиархи, ни даже сам предводитель, хоть он и был человек нетрусливый. Нами командовал этолиец Аристехм, превосходно владевший копьем, а я еще был только хилиархом. И все-таки у меня хватило смелости, я вырвался от товарищей, которые меня удерживали из страха за меня, видя этого громадного, страшного варвара, сверкающего золоченым оружием, потрясающего султаном и копьем.
Хенид. Я боялся тогда за тебя, Леонтих Львиное Сердце, и ты знаешь, что я удерживал тебя, прося не подвергаться опасности. Нестерпима жизнь для меня, если бы ты умер!
3. Леонтих. Но я набрался храбрости и выступил на середину, вооруженный не хуже пафлагонца, потому что и я был весь раззолоченный, так что тотчас же крик поднялся и у нас, и у варваров. Они тоже меня узнали, как только увидели, особенно по щиту, нащечникам и султану. Скажи, Хенид, с кем меня тогда сравнивали?
Хенид. С кем же, как не с Ахиллом, сыном Фетиды и Пелея, клянусь Зевсом! К тебе так шел шлем, яркий пурпур и сверкающий щит…
Леонтих. Когда сошлись, варвар первый ранил меня, но слегка, задев копьем повыше колена; я же, пробив его щит длинной пикой, ударил его прямо в грудь, потом, подбежав, быстро отсек ему голову мечом и возвратился с его оружием и головой, укрепленной на копье, весь обагренный кровью.
4. Гимнида. Поди же прочь, Леонтих, если ты рассказываешь такие ужасы и гадости про себя; никто не захочет на тебя смотреть и видеть твою любовь к убийствам, а не то что жить или проводить ночь с тобой. Я-то ухожу.
Леонтих. Возьми хоть удвоенную плату.
Гимнида. Я не в силах провести ночь с убийцей.
Леонтих. Не бойся, Гимнида! Все это было в Пафлагонии, а теперь я живу мирно.
Гимнида. Но ты человек запятнанный, потому что кровь капала на тебя с головы варвара, которую ты нес на копье. И чтобы я такого человека обняла и поцеловала? Да не будет этого, Хариты! Ведь он ничуть не лучше палача!
Леонтих. А ведь если бы ты меня видела в вооружении, — я прекрасно знаю, ты меня полюбила бы.
Гимнида. От одних твоих рассказов, Леонтих, меня тошнит, я дрожу и будто вижу тени и призраки убитых, в особенности этого несчастного
Леонтих. Ты так робка и малодушна, Гимнида? А я — то думал, что ты будешь слушать с удовольствием!
Гимнида. Ну, ты можешь услаждать такими рассказами, если встретишь каких-нибудь Лемниад или Данаид. А я бегу к матери, пока еще день не кончился. Иди и ты со мной, Граммида. А ты будь здоров, славный хилиарх, и убивай людей, сколько хочешь!
5. Леонтих. Постой, Гимнида, подожди!.. Ушла!
Хенид. Потому что ты сам, Леонтих, напугал неопытную девочку, потрясая султаном и рассказывая о невероятных подвигах. Я тотчас же заметил, как она побледнела еще тогда, когда ты рассказывал эту историю про начальника, и как менялась в лице и задрожала, когда ты сказал, что отрубил ему голову.
Леонтих. Я думал этим стать в ее глазах более достойным любви. Но ведь и ты, Хенид, меня толкнул на гибель, подсказав мне про поединок.
Хенид. Так что, не следовало поддерживать твою выдумку, если я видел причину твоего хвастовства? Но ты сделал ее уж чересчур страшной. Ну, пусть еще ты отрезал голову этому несчастному пафлагонцу, но зачем же было насаживать на копье, так что кровь лилась на тебя?
Леонтих. Это, действительно, отвратительно, Хенид, но ведь остальное, пожалуй, недурно придумано. Ну, пойди и убеди ее провести ночь со мной.
Хенид. Значит, говорить, что ты солгал все это, желая показаться ей доблестным?
Леонтих. Мне стыдно это, Хенид.
Хенид. Да ведь иначе она не придет. Выбирай, следовательно, одно из двух: или казаться героем, внушая Гимниде отвращение, или провести с ней ночь, признавшись, что ты солгал.
Леонтих. Тяжело и то, и другое. Но все-таки я выбираю Гимниду. Пойди к ней, Хенид, и скажи, что хоть я и наврал, но не все однако.
14 Дорион и Миртала
1. Дорион. Теперь ты у меня под носом дверь закрываешь, Миртала, — теперь, как только я стал беден из-за тебя? А когда я приносил тебе столько подарков, я был твой любовник, муж, господин, я был все! Так как теперь я совершенно иссяк, то ты нашла себе любовника, вифинского купца, а я выгнан и стою в слезах перед дверью, а он один все ночи напролет пользуется твоими ласками, один господствует в доме и проводит все ночи, и ты говоришь, что беременна от него.
Миртала. Меня это злит, Дорион, особенно когда ты говоришь, что много мне подарил и стал бедняком из-за меня. Посчитай все, что ты мне приносил с самого начала.
2. Дорион. Отлично, Миртала, посчитаем. Во-первых, сандалии из Сикиона — две драхмы. Клади две драхмы.
Миртала. Но ты провел со мной две ночи.
Дорион. Потом, когда я вернулся из Сирии, алебастровый сосуд с духами из Финикии, — это тоже две драхмы, клянусь Посейдоном.
Миртала. А я при твоем отплытии дала тебе вон тот маленький хитон до бедер, чтобы ты пользовался им при гребле. Его забыл у нас рулевой Эпиур, когда проводил ночи у меня.