Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь
Шрифт:
Глава 58
– Да он торгуется, как базарная баба! – взорвался Александр, когда представители д’Эсте покинули комнату. – Сколько теперь?
Буркард и секретари углубились в подсчеты.
– С замками Павии и Пьеве и приходами для брата Альфонсо – кардинала Ипполито, а также со всеми драгоценностями и приданым наличными получается… почти четыреста тысяч дукатов.
– Кровососы! Ты известный скупердяй, Буркард! Мы сможем как-то умерить их аппетиты?
– Нет, если ваше святейшество хочет, чтобы брак состоялся, а леди Лукреция к тому времени еще не вышла из детородного возраста, – пошутил Буркард – большая редкость для него. Впрочем, улыбка вышла такой, будто губы были крепко сшиты
– Ха! Чем старше семья, тем более непомерна жадность, да? Все же смею сказать, эта сумма не покажется столь большой, когда мой внук будет править Феррарой. – Александр усмехнулся. Несколько недель назад он отпраздновал семидесятый день рождения и чувствовал небывалый прилив энергии.
Буркард вернулся к цифрам. Поскольку вице-канцлер Сфорца все еще находился в тюрьме, большая часть финансовой работы легла на плечи церемониймейстера, и теперь он сполна вкусил все радости папского недовольства. Ватикан в то время тратил огромное количество денег. Приходилось оплачивать войну Чезаре, а кроме того, шли разговоры о крестовом походе на турок, и половина французской армии раскинула лагерь в предместье Рима, готовясь к нападению на Неаполь. Воспоминания о последнем вторжении французов были еще сильны в памяти римлян, и Александр твердо решил не пускать их в город, но ему пришлось снабжать их всем необходимым, чтобы они не разграбили близлежащие деревни. В журнале Буркарда появилось множество записей о хлебе и рыбе, но ни слова о том, как сократить расходы.
Тем не менее французы все же заявили о своем присутствии. Их командиры вновь проявили благородное участие в судьбе Катерины Сфорцы, и король Людовик настоял, чтобы ее освободили и отправили в изгнание во Флоренцию.
– Эта женщина может отправляться на все четыре стороны, если и она, и ее дети подпишут отказ от всех прав на Романью, – с готовностью отозвался папа римский.
Катерина, чьи волосы без ее особых красок и зелий за это время стали совсем седыми, все подписала и была выпущена из темниц замка Святого Ангела. Она часто играла по-крупному и знала: чтобы выжить, нужно уметь не только побеждать, но и проигрывать.
Едва она уехала, как на ее место доставили двух братьев Манфреди из Фаэнцы, которые в последние месяцы якобы путешествовали с армией Чезаре. По одному врагу за раз. Единственным грехом молодого герцога было безмерное обожание его горожан, а следовательно, на свободе он представлял опасность. Чезаре нагло нарушил обещания, что почти никого не удивило. В политике давно принято прикрывать свою спину, а пренебрежение нравственными принципами изобрели задолго до Борджиа. Всего несколько месяцев назад в Перудже половина правящей семьи Бальоне зверски убила другую половину прямо в постелях, воспользовавшись в качестве прикрытия свадебными торжествами. Разумеется, за этим последовал большой дипломатический скандал, однако за закрытыми дверями все восхищались столь безрассудно смелым деянием. В сравнении с этим братьям Манфреди неслыханно повезло – они остались живы. Впрочем, мало кто согласился бы поставить на то, что это надолго.
Чезаре вернулся домой без лишнего шума. У него было много дел и плохое настроение. Ему предстояло выплатить долг французскому королю, и, померзнув зимой, теперь он должен был жариться летом. В середине июля его войска присоединились к французской армии и двинулись на Неаполь. Жара стояла такая, что пот лился с вооруженных до зубов солдат ручьями. С юга на подмогу шли испанские войска. Сопротивление оказала лишь крепость в Куре; ее жестоко разгромили. Через несколько недель все было кончено. Дом Арагонов стерли с лица земли, а несчастного короля Федериго отправили в изгнание во Францию, где он, по крайней мере, оказался в компании своей дочери Карлотты. А ведь насколько иначе могла бы сложиться его жизнь, заставь он ее выйти замуж за Чезаре Борджиа!
Эрколе д’Эсте – разумеется, не единственный,
А в Риме слуги Лукреции убирали на полки фаянсовую посуду и вновь доставали серебряные блюда. Хоть год еще и не прошел, траур закончился. Надев яркие одежды и драгоценности, Лукреция увидела в зеркале совершенно незнакомую молодую женщину. Грусть прошла, ее место заняла тихая сознательная решимость. Но светиться она так и стала.
Лукреция и Альфонсо. К несчастью, ее нового мужа звали так же, как предыдущего. К еще большему несчастью, внешностью он сильно от него отличался. Его портрет прибыл, когда переговоры уже подходили к концу. Неужели она и правда однажды встречалась с ним? Даже совсем молодая девушка не смогла бы забыть такого уродца! Удивительно, что придворный художник не лишился работы. В двадцать пять Альфонсо д’Эсте был коренастым мужчиной с телом уличного хулигана, квадратной челюстью, крупным носом, густыми бровями и щеками, румяными от морозного зимнего тумана, стелющегося над рекой По. Сплетничали, что сильнее пушек он любит лишь женщин, – всех, кроме своей жены. Его первый брак с Анной Сфорцей закончился ее смертью вскоре после рождения ребенка. Младенец тоже не выжил. Анну выдали за него в пятнадцать лет; поговаривали, что он обращался с ней так, что смерть показалась ей счастьем.
Лукреция вновь взглянула на портрет. Она уже знала, что если женская красота отражает красоту души, к мужчинам учение Платона относится весьма опосредованно. Красота Чезаре уже никого не обманет, значит, и грубые черты не обязательно указывают на грубость души их обладателя. Люди Александра старались как могли. Жених, уверяли они Лукрецию, честный, мужественный человек, речь его лишена пафоса и лицемерия, присущих лживым придворным. Он талантливый солдат, со всей серьезностью заботящийся о своем государстве, – отсюда его страсть к новому оружию. Но он может танцевать до самого рассвета, а грубыми руками, привыкшими ковать в кузнице металл, играет на скрипке, подобно ангелу.
«Кузнец с талантом музыканта. Очень… мило», – решила она.
– А что он подумает обо мне? – робко поинтересовалась Лукреция.
– Ах, он будет боготворить вас! – заверили люди Александра, вложив в эти слова весь пафос и лицемерие, присущие лживым придворным.
Был в Риме один человек, который мог бы ответить на ее вопрос честнее. Когда Гаспар Торелла не наблюдал за ходом лечения в своей паровой бочке (или не устремлялся сломя голову в Неаполь, где его самый главный пациент снова страдал от болей, последствий плотской любви), то тратил многие часы на переписку с университетскими докторами из Феррары. Его тетрадь заполняли описания течения болезни их знатных пациентов, в том числе и представителей семьи д’Эсте. Учитывая, как Альфонсо любил ходить по шлюхам, не стоило удивляться, что наследник короля попал в список больных. По правде сказать (и это действительно была правда, ведь люди науки никогда не опустятся до сплетен), Альфонсо так серьезно слег с сифилисом, что по этой причине был вынужден пропустить похороны собственной жены.
Впрочем, какой прок знать об этом Лукреции или кому бы то ни было еще? Брак заключался не по любви. И даже не по взаимной симпатии. Это был чисто политический союз. Феррара, пусть высокомерная и чванливая, но столь уязвимая в этой новой Италии, выиграет, получив союзника в борьбе с Венецией, иммунитет от безудержного честолюбия Чезаре и баснословное приданое, а семья Борджиа обеспечит безопасность северным границам своих земель и получит по-настоящему законную королевскую ветвь на своем семейном древе, став частью одной из самых выдающихся династий Италии. И неизвестно, кто из них в итоге окажется в большем выигрыше.