Лукреция с Воробьевых гор
Шрифт:
— Для меня не существует людей современных и прошлых. Я иду по улице и узнаю: вот это лицо я видел у Гольбейна, вот это федотовский тип…
— Федотовских типов, конечно, на улицах больше, чем брейгелевских или тициановских, — не удержалась я от насмешливого замечания.
— Ну почему же. Посмотри на ту девушку. Это же тициановская Флора, — едва заметным кивком он указал мне на одну из кузин Лены. Хорошенькая толстушка уписывала пирожное и ухитрялась болтать с набитым ртом. Со свойственным мне скептицизмом я подумала украдкой, что богатому воображению
Мы окончательно и демонстративно отгородились от остального общества, повернувшись к нему спинами. Игорь, глядя невидящими глазами в темные стекла окна, вспоминал:
— Год назад я встретил тебя одну возле столовой. И вдруг нахлынуло смутное воспоминание из детства. Я даже подумал, что мы с тобой жили где-то в одном районе и иногда сталкивались в булочной или во дворе. Долгое время ты оставалась для меня таинственной незнакомкой, подарившей мне тоску по прошлому. У тебя бывает такое?
Мы немного помолчали, прежде чем я решилась на откровенность. Есть вещи, о которых я не рассказываю никому.
— А меня очень зримо возвращают в детство запахи. Иногда знакомые звуки, мелодии. Летом на диалектологической практике я вошла в избу, и голова пошла кругом от знакомого запаха. Он мгновенно перенес меня лет на пятнадцать назад, в прошлое, в бабушкин дом под Касимовом. Этот удивительный дух в старых деревенских домах накапливается десятилетиями. Такая причудливая смесь запахов сеновала, кислого теста, овчинных тулупов, парного молока, печки, еще чего-то…
— Как здорово! И ты до того вкусно рассказываешь, что мне немедленно захотелось там очутиться, — с завистью признался Игорь. — Я никогда не бывал в таком доме, а деревню видел только издалека. Мы с Сержем, моим другом, давно мечтаем, но нам совершенно не к кому поехать…
— Как не был? А практика? — удивилась я и тут же вспомнила: у романо-германского отделения ни фольклорной, ни диалектологической практики нет. — Бедняги, как же далеки вы от народа!
Я посмотрела на него снизу вверх довольно снисходительно, а он охотно признал себя обделенным.
Мне казалось, что наша уединенная беседа длилась не так уж долго. И никто как будто не обращал на нас внимания. Все танцевали, болтали, чувствуя себя в этой огромной квартире совершенно свободными. Не тут-то было. Впоследствии выяснилось, что очень многие отметили наше странное сближение. Сначала к нам разлетелась Гонерилья с твердым намерением включиться в беседу. У нее была довольно своеобразная манера как-то сбоку подлетать к интересующему ее объекту, легко неся свое кургузое туловище, похожее на старинный комод красного дерева. Но я мгновенно захлопнулась, как раковина, и уставилась в окно. А Игорь, весело и непринужденно одарив нахалку двумя-тремя фразами, извинился и увел меня танцевать.
Я сразу отметила, как легко и необидно он избавляется от навязчивых людей. Я так не умею. Мы снова остались одни, но ненадолго. Подошла Аська
Мы стали прощаться. Сжав мои запястья горячими ладонями, Игорь тихо и многозначительно произнес:
— До завтра, Лукреция…
— Завтра воскресенье, — обронила я.
— Тогда до понедельника. Обязательно увидимся.
Сердце мое снова совершило грандиозный пируэт, подпрыгнуло, как гимнаст на трапеции, потом вознамерилось укатиться куда-то в пятки, но я грозным окриком вернула его на место. Держалась просто и сдержанно, даже суховато.
В прихожей уже поджидал Мишка, держа на вытянутых руках мою шубку из «Детского мира».
— Мадемуазель, сегодня моя очередь вас одевать. Все дамы распределены, а вы так увлеклись танцульками, что чуть не остались без провожатого.
Тут я заметила многозначительные усмешки. А Мишка, небрежно набросив на меня шубку, деловито ее пощупал:
— Рыбий мех. К вашим волосам, дорогая, лучше подошла бы лиса.
Я ткнула его локтем в бок, чтобы отвязался, и мы шумной гурьбой высыпали на площадку.
На другое утро я проснулась и вспомнила: случилось что-то важное. Словно гром прогремел. Ничего особенного, сказала я себе. Может быть, встретимся в понедельник где-нибудь в наших бесконечных темных коридорах, и он весело бросит на бегу: «Привет, Лукреция». Приготовилась к тому, что именно так и будет, а потом закрыла глаза и позволила себе немного помечтать. Совсем немного, чтобы не расслабляться.
Больше всего на свете мне хотелось сейчас остаться одной. Одиночества — вот чего мне не хватало в общаге. Два года мы прожили на Ломоносовском, в обычной хрущобе, в маленьких комнатах на четверых. Это испытание осталось в прошлом. С третьего курса, как и положено, нас переселили в высотку. Это здание когда-то казалось нам прекрасным. А папа называл его уродом и монументальным чудищем. Впрочем, это снаружи, жить в нем было уютно и удобно.
Мы выбрали башню. В башне всего четыре этажа, по четыре комнаты на каждом. Это создавало иллюзию нормального жилья, а не казармы с длинными коридорами. К тому же мы с Аськой на зависть всем ухитрились найти «мертвую душу» и поселиться вдвоем в трехместной комнате. «Мертвая душа», девчонка с нашего курса, снимала жилье в городе и являлась раз в месяц попить чаю и припугнуть нас возможностью скорого возвращения.
Но на третий год совместной жизни Аська стала остро действовать мне на нервы. Она ни на минуту не могла оставаться в одиночестве, ей постоянно требовалось общество и, главное, разговоры. Молчания она не выносила. Когда в то воскресное утро я открыла глаза, она уже пристально наблюдала за мной со своего дивана, дожидаясь моего пробуждения.
— О чем это вы болтали вчера весь вечер? — тут же вцепилась она в меня, как коршун в беззащитного кролика.
— С кем? С Мишкой? — изобразила я полное неведение.