Лукреция с Воробьевых гор

Ветковская Вера

— Не прикидывайся! С Игорем, конечно. Весь вечер вы не отрывались друг от друга, как привороженные.

Еще вчера по дороге домой Аська пристально вглядывалась в меня, ждала откровений и подробностей, но так и не дождалась.

— Болтали мы о всяких пустяках, ничего интересного, — отвечала я, бодро вскакивая с постели и потягиваясь.

После вечеринки и излишеств, которые я вчера себе позволила, особенно трудно было заняться гимнастикой, но я без колебаний заставила себя посвятить ей минут двадцать. Пока я висела на притолоке, энергично размахивая конечностями, Аська нежилась в постели и все

так же внимательно вглядывалась в меня. Что она хотела прочесть на моем лице, какие тайны разгадать?

Раньше я ей рассказывала о некоторых своих детских увлечениях, о Тольке Карасеве, который бегал за мной чуть ли не с седьмого класса. О Тольке она и сама бы узнала, потому что он повадился ездить к нам чуть ли не каждое воскресенье, но я быстро его отвадила. Карась ей нравился, она этого и не скрывала.

— Конечно, он примитивен, как все технари, но если его немного отшлифовать, обкультурить, — размышляла Ася, словно прикидывая моего поклонника на себя.

Я бы и рада была сделать ей такой щедрый подарок, но, к сожалению, на это требовалось согласие самого Карася. В общем, после года совместной жизни Аське стало казаться, что она изучила меня до донышка, до самых тайных закоулков души. Глупая! В эти тайные закоулки не ступала нога человека, даже самого близкого. Отцу я никогда не рассказывала о своих романах из-за какого-то непонятного целомудрия. Ведь он все-таки мужчина, существо другой организации. Я даже опасалась, сумеет ли он правильно понять мои чувства. Наверное, мать и сестра по-женски, интуитивно постигли бы все тонкости моих ощущений, но зато они чужие…

Я уже закончила свою разминку и присела отдышаться перед тем, как окунуться в водные процедуры.

— Я случайно слышала какие-то имена — Суриков, Тициан, еще кто-то. Неужели вы весь вечер говорили о живописи? Что ему от тебя нужно?

Аську, как видно, зацепило всерьез, и она не могла думать ни о чем другом, кроме как о вчерашнем недоразумении.

— Ну и уши у вас, Анна Дмитриевна! — с шутливой укоризной отчитала я подружку. — Не нежные девичьи ушки, а двухметровые локаторы, знаешь, которые на балконах стоят.

Аська обиделась, даже подпрыгнула на своем диване:

— Я не подслушивала вовсе. Просто мы с Аликом танцевали рядом с вами, я поневоле слышала.

Но я уже выходила из комнаты, прихватив полотенце. Наш маленький этаж пустовал. Все или еще спали, или разъехались на воскресенье. Кухня и душевая были непривычно безлюдны. Правда, вскоре выплыла Аська и, покачивая пышными бедрами, профланировала на кухню с чайником.

Завтракать я отказалась наотрез, решила устроить разгрузочный день после вчерашнего. Аська ужаснулась. Для нее еда была наслаждением, и ритуалом, и наградой за трудности ученья и жизни в целом.

— Сдохнешь скоро со своими диетами, — каркала она, аппетитно намазывая на хлеб масло и паштет.

— Вот и хорошо. Будет у тебя вторая «мертвая душа». Останешься в комнате одна. Счастливица! — с завистью отвечала я.

Аська даже поперхнулась. Для нее это была бы самая тяжкая кара — жить в одиночестве. Больше она из меня не вытянула ни словечка, хотя упорно пыталась завязать разговор. Я села за свой стол и демонстративно углубилась в книгу. Аська сменила байковый домашний халат на атласный для выхода и отправилась

этажом ниже поболтать с девчонками из нашей группы.

Я собралась за пять минут, вздрагивая от звука шагов за дверью. Все та же серая юбка, только блузка к ней черная, повседневная. Новую кофточку — «чайную розу», любовно погладив, я спрятала в шкаф для следующего парадного выхода. Теперь она стала счастливой.

Бродить по старинным улочкам, по любимым закоулкам Москвы в любую погоду хорошо. Но уж очень лютый выдался ноябрь. Грянули крещенские морозы, выпал снег. Был еще один очень уютный уголок, где я отдыхала от многолюдья общежития, — наша библиотека. Несколько огромных помещений к вечеру обычно заполняются до отказа. Но в воскресенье, если, конечно, не началась сессия, там тихо и безлюдно. Иной раз я сижу одна-одинешенька в одном из залов. В других маячат несколько голов забубенных отличников-зубрилок или таких же, как я, бездомных бедолаг, которым некуда податься.

Чего греха таить, я не была примерной студенткой. Но если какие-то зачатки знаний и улеглись в моей пустой голове, то только благодаря нашей читалке. Там я могла сосредоточиться над книгами. В общаге это получалось плохо. Каждые четверть часа открывалась дверь и являлся очередной посетитель: получить информацию, занять денег, поклянчить хлеба, картошки или попросту поболтать. Аське такая жизнь очень нравилась, а я боялась, что еще немного — и начну кидаться на непрошеных гостей. Поэтому спешила сбежать куда-нибудь подальше от греха.

В то ноябрьское воскресенье я побродила возле факультета по обледенелым аллеям, мимо могучих разлапистых елей, озябла и направилась в библиотеку. Так и есть: народ еще не проснулся, залы почти пустовали. Сначала позволила себе немного расслабиться: утонула в огромном кресле вместе с кипой журналов. Если бы я была богатой и беззаботной женщиной, я бы не бегала по магазинам и салонам красоты, а с утра до вечера читала бы журналы и толстые романы. Потому что я по природе — читатель. И на филфак пошла, чтобы всю жизнь провести рядом с книгами и дело подобрать себе книжное — например в издательстве или редакции.

Но через два часа я напомнила себе, что богатой женщиной едва ли когда-нибудь стану, внутренне стеная и проклиная судьбу, покинула уютное кресло, уселась за стол и раскрыла учебник исторической грамматики. Работа, только работа и еще раз работа — вот мое настоящее и будущее. Я не ждала золотых гор и перемены участи.

Заставив себя, я углубилась-таки в дебри исторической грамматики. Даже не заметила, как рядом замаячило какое-то синее пятно. Залы наполнялись, и я примирилась с соседом. Только бы не шмыгал носом, не шептался, не издавал острых запахов.

Историческая грамматика все-таки великая сила. Она лишает нас воли, разума и способности ориентироваться в пространстве. Я в этом убедилась, когда целую минуту разглядывала своего соседа и не узнавала его. Его! Игорь, подперев кулаком щеку, давно уже изучал меня как диковину, с нескрываемым удовольствием и ехидством.

— Такое лицо у Лукреции Панчатики могло быть только перед казнью, — шептал он, придвинувшись так близко, что наши локти соприкоснулись. — Сколько тоски, отвращения и в то же время готовности принять любые муки…