Луна и солнце
Шрифт:
— Отец какое-то время боролся со смертью, — прошептала она. — Мне показалось, что он выживет. Но потом они пустили ему кровь…
Король устремил непроницаемый взор на ее ключицу.
«Я сказала лишнее, — подумала она. — Он и так безмерно поглощен государственными делами, я не вправе волновать его величество своим гневом и болью».
— Прошлое возвращается, — произнес король, — возвращается юность и слава. И вернет мне их ваш брат.
— Надеюсь, что да, ваше величество.
Она моргнула, стараясь удержаться от слез, заставила себя улыбнуться и сосредоточилась
— Я должен найти вам достойного супруга.
— Я не могу выйти замуж, ваше величество. У меня нет ни связей, ни приданого.
— Но вам же наверняка хочется замуж!
— О да! И замуж, и родить детей…
— И получить научные инструменты?
Он усмехнулся.
— Если мой супруг позволит. — Она покраснела, гадая, кто же выставил ее на посмешище перед королем. — Но о такой гармонии я могу только мечтать.
— А ваш отец никогда не говорил вам — впрочем, полагаю, он не хотел говорить об этом, — что, когда вы родились, я обещал наделить вас достойным приданым?
Стих финальный туш. Его величество изящно поклонился. Аплодисменты придворных оглушили Мари-Жозеф. Она призвала на помощь все свое самообладание, сделала глубокий реверанс, почти распростершись на полу, и поцеловала его руку. Он помог ей подняться и галантно проводил на ее место у стены, где уже стояли, перешептываясь, месье и Лоррен.
— Следующий танец с мадемуазель де ла Круа будете танцевать вы, — велел он шевалье де Лоррену и вложил ее руку в его.
Вне себя от восторга, Мари-Жозеф взбежала по лестнице к себе в каморку. Пламя свечи, которую она несла, подрагивало. Она прикрыла его ладонью, уберегая от сквозняка. Она надеялась, что Мария Моденская уже отпустила Оделетт; она надеялась, что папа Иннокентий уже отпустил Ива. Она надеялась, что оба они еще не спят.
Она жаждала поделиться с ними чудесными вестями, которые поведал ей король. Может быть, ей удастся рассказать Оделетт о своей долгой прогулке с Лорреном, о том, как они ходили по воде, на самом деле ступая по хитроумно скрытым мостам, как бродили по берегу Большого канала в лунном свете. Иву она решила пока об этом не рассказывать, хотя Лоррен лишь раз или два позволил себе вольности.
Внезапно в тишине раздались приглушенные голоса. Мари-Жозеф улыбнулась. «Оделетт и Ив вернулись, — подумала она, — и Ив ее чем-то рассердил. Словно мы и не уезжали с Мартиники. Словно мы живем втроем, как и прежде, и Оделетт журит Ива за то, что он снял рубаху, да так и бросил на пол».
Она распахнула дверь в комнатку.
Сначала она не могла разобрать в полутьме, что происходит. А потом не могла поверить своим глазам.
На ее постели извивался придворный, барахтаясь под одеялом; его шляпа валялась на ковре, рядом — небрежно брошенный сюртук. Штаны у него были спущены до колен, а рубаха задрана, обнажая задницу. Один башмак его со стуком свалился на пол.
— Ты же меня
— Пожалуйста!..
Мари-Жозеф бросилась к постели и схватила молодого человека за плечо. Оделетт отчаянно пыталась оттолкнуть его, сбросить, оторвать, в воздухе мелькали ее прекрасные смуглые руки.
— Уйдите! — повелел Филипп, герцог Шартрский. — Вы что, не видите, что мы заняты?
— Оставьте ее! — крикнула Мари-Жозеф. — Как вы смеете?!
Она дернула его за рубаху, и кружево с треском разорвалось у нее в руке.
— Мадемуазель де ла Круа!
Возбужденный, пораженный, Шартр соскочил с постели и суетливо попытался прикрыть наготу. Оделетт приподнялась: ее иссиня-черные волосы рассыпались по плечам, глаза в свете свечи от расширенных зрачков казались абсолютно черными, щеки разрумянились от борьбы.
— Как вы смеете, сударь?! Как вы могли напасть на мою служанку!
— Я думал… Я принял… — Волосы у него растрепались и встопорщились, придавая ему безумный вид. — Я принял ее за вас.
Она ошеломленно замолчала, и он улыбнулся, наслаждаясь ее замешательством. Оделетт заплакала.
Шартр отдал ей поклон:
— Хотя, разумеется, я бы не отказался провести часик в вашем обществе.
Оделетт бросилась лицом в подушку и разрыдалась.
— Мне казалось, что вы ко мне неравнодушны, — заметил Шартр.
Он протянул ей руку, но Мари-Жозеф сильно шлепнула его по пальцам.
— Как вы смеете, сударь, да неужели бы я стала поощрять женатого мужчину и принимать знаки внимания от женатого мужчины!
Мари-Жозеф кинулась мимо Шартра к Оделетт, села на край постели и обняла ее.
— Прежде вы не были со мной столь резки, — заключил Шартр.
— Оставьте нас, сударь!
— Сначала вы ввели меня в искушение, мадемуазель, а теперь обвиняете во всех смертных грехах.
Шартр подобрал шляпу с пышным плюмажем, отделанный золотым кружевом сюртук, башмак на высоком каблуке.
Дверь с грохотом захлопнулась.
— Душенька, с тобой все хорошо? Он ничего с тобой не сделал? Клянусь, я никогда не давала ему повода думать, что я… или ты…
Оделетт зарыдала и оттолкнула Мари-Жозеф куда сильнее, чем Мари-Жозеф — Шартра.
— Зачем вы вмешались? Зачем вы не дали ему довести дело до конца?
— Что? — пролепетала изумленная Мари-Жозеф.
— Я могла бы родить ему внебрачного ребенка, и он бы меня не бросил, он выкупил бы меня и отвез бы в Турцию — мой августейший супруг!
Она вскрикнула, не в силах скрыть гнев и досаду, подтянула колени к груди, спрятала лицо и обхватила голову руками.
Мари-Жозеф гладила Оделетт по волосам, пока ее рыдания не стали стихать.
— Он не мог бы на тебе жениться. Он уже женат.
— Это важно только в вашем мире, а в моем ничего не значит!
Мари-Жозеф прикусила губу. Она знала о Турции только то, что рассказывала им мать Оделетт. Юной турчанке Турция представлялась раем земным, но Мари-Жозеф понимала, что это иллюзия.