Луна над Лионеей

Осипов Сергей

В ее одиноких прогулках содержалось не только лекарство против застывшего времени, не только способ повернуться спиной к королевскому дворцу, но еще и крохотная, невидимая невооруженным глазом надежда, что на следующем повороте она столкнется нос к носу с высоким мужчиной в длинном черном пальто и скажет ему вымученную, отрепетированную долгими холодными ночами фразу…

Звонок мобильного телефона разнесся по улице не хуже колокольного звона. Настя поспешно схватилась за трубку и услышала голос Смайли.

– Ты смотришь телевизор?

– Нет, а что?

– Включи.

– Ладно. А какой канал?

– Неважно, – сказал Смайли, и связь прервалась.

Настя растерянно посмотрела на дисплей, потом посмотрела вокруг.

Если кто-нибудь когда-нибудь станет проводить опрос на тему «Где вас застало начало конца света?», ее ответ будет не слишком эффектным: «Напротив обувного магазина, того самого, откуда на прошлой неделе Иннокентий стащил две пары зимних ботинок».

ИНТЕРЛЮДИЯ НОМЕР ТРИ

1

Дорога от города до замка Уолстен заняла около сорока минут, и все это время они говорили, не замолкая ни на минуту, и, как показалось Анабелле, совершенно не слушая друг друга. Отец твердил, что в девять вечера он обязан вернуться в офис, чтобы не пропустить важный звонок из Америки. Мать говорила о чувстве неудобства, которое каждый раз охватывает ее на этих рождественских приемах, потому что родственницы со стороны мужа – самовлюбленные дуры! – превращают благотворительный ужин в ярмарку тщеславия и демонстрацию последних парижских мод. О своих неудобствах и о тщеславии родственниц мать могла говорить часами.

Когда машина въехала в ворота замка и на нее упали отблески рождественских огней, опутавших замок и ограду вокруг него, родители вспомнили про Анабеллу.

– Постарайся нас не опозорить, – сказал отец.

– Это очень важное событие, – сказала мать.

– Общайся с другими детьми, – напутствовал отец. – Потом это сможет тебе пригодиться.

– Не сутулься, – шептала мать. – И ради бога, сделай что-нибудь со своим лицом. Я хочу сказать – это все-таки Рождество, улыбайся…

Анабелла хотела сказать, что улыбаются, когда весело, а ей сейчас совсем невесело, несмотря на Рождество, потому что замок Уолстен – довольно мрачное и холодное место, и ей очень жаль сироток, которые вынуждены жить в этом замке. Хотя, с другой стороны, – это все же лучше, чем быть бездомным и замерзнуть на улице в холодную рождественскую ночь. Анабелла читала о таких случаях в книгах, но не была уверена, можно ли доверять всем книжным историям.

Потом все было как обычно: их сопроводили в обеденную залу, разделенную пополам длинным столом, уставленным свечами и столовыми приборами. По одну сторону стола жались к стене сироты, по другую – шумно общались друг с другом гости. Мать Анабеллы часто вздыхала, выражая тем самым неудовольствие еще большим количеством драгоценностей и парижских нарядов, которым ей было нечего противопоставить, отец же то и дело вытягивал за цепочку часы и озабоченно качал головой.

Наконец появился лорд Уолстен, который, по мнению Анабеллы, совсем не походил на лорда – тонконогий, суетливый, громкоголосый. И еще он красил волосы. И от него странно пахло. И с ним было еще что-то не в порядке, но об этом родители говорили шепотом, так что подслушать Анабелле пока не удалось.

Лорд Уолстен начал с того, что рассказал несмешной анекдот, а затем произнес

свою обычную речь о духе Рождества и о благородстве старого лорда Уолстена, который пятнадцать лет назад распорядился сделать из этого фамильного замка приют для сотни маленьких сироток. Анабелла подумала, что лорду пора бы уже выучить текст наизусть, вместо того чтобы каждый год все больше и больше путаться в словах. Еще она подумала, что приют для сотен сироток – не так уж и много, учитывая, что стараниями Уолстенов, известных производителей оружия, количество сироток в мире исчислялось не сотнями, а сотнями тысяч.

Пока Анабелла предавалась этим серьезным мыслям, Уолстен кое-как справился с речью и замахал длинными руками, что означало сигнал к началу празднования.

– Не сутулься, – напомнила мать.

– Улыбайся, – сказал отец и посмотрел на часы.

2

Однако ничего особенно веселого по-прежнему не происходило. Несколько сироток в бледно-серых одеяниях, словно вырезанных из бумаги, унылыми голосами затянули рождественский гимн, остальные жадно поглядывали на стол, где остывало мясное рагу. Гости между тем откупорили шампанское, и это было кстати, потому что шампанское помогало матери Анабеллы смириться с тщеславием и тупостью своих родственниц.

В руках у Анабеллы внезапно оказалась коробка, завернутая в золоченую бумагу, и эту коробку следовало подарить кому-то из сироток. Анабелла отдала ее маленькой девочке с оцарапанным носом, та приняла подарок тонкими руками и опасливо посмотрела на Анабеллу, как будто та собиралась ее стукнуть. Анабелла попыталась улыбнуться, чтобы подбодрить девочку, но с непривычки улыбка вышла не очень удачная, и глаза девочки округлились от страха.

Слегка разочарованная своей благотворительной деятельностью, Анабелла вернулась на свою сторону обеденной залы.

– Мама!

– Что, дорогая? – мать обернулась, вспомнила, что у нее есть дочь, и тут же придумала, как от нее избавиться. – Почему бы тебе не поиграть с другими детьми? Тут же есть твои ровесники… Правда?

– Мама, не в этом дело. Я хотела спросить…

– Что, дорогая?

– Кто этот мальчик?

– Где? Кто?

– Вот, – Анабелла пальцем показала на подростка лет шестнадцати, который стоял по другую сторону стола и возвышался над прочими сиротами как радиомачта над деревенскими домиками. – Он ведь уже не ребенок, что он тут делает?

– Не знаю, дорогая, спроси у… У кого-нибудь.

Анабелла почему-то решила, что кто-то, способный дать объяснения, будет отличаться от прочих гостей отсутствием бокала с шампанским. И не ошиблась.

У Эммы не было не только бокала с шампанским, у нее также не было вечернего платья и сложной прически, и вообще Анабелла поначалу приняла ее за юношу и остановилась в нерешительности. Но потом Эмма заговорила, и стало понятно, что при брючном костюме и короткой стрижке она не перестает быть девушкой, причем осведомленной и острой на язык.