Луна над пустыней
Шрифт:
— Иди посмотри, правда фаланга?
— Быстрее, черт вас побери! — закричал я что есть мочи, растеряв солидность столичного жителя. — Аппарат давайте!
В следующий момент я уже слышал, как земля содрогается от топота бегущих ко мне членов экспедиции.
— Смотри-ка, правда фаланга, — снисходительно согласился Георгий Федорович, и я заметил, что в руках у него уже большой пинцет и банка со спиртом.
А Сабир совал мне в руки фотоаппарат…
Но это все были события второго плана, происходящие как бы за кадром, потому что маневры на перекрестке дорог продолжались. Отброшенная мною на старые позиции фаланга лишь на миг растерялась, поняв, что в первый раз недооценила своего противника. Она опять подняла голову, вскинула педипальпы и сделала бросок в мою сторону. Отпрыгивая на приличное расстояние, я все же успел заметить, как быстро-быстро, словно четыре вертикальные кривые пилы, заработали ее красно-бурые челюсти, и услышал негромкое, но достаточно внушительное шипение. Тут же я вспомнил, что по-узбекски фаланга называется «бойдикон», что означает
Почувствовав в своих руках фотоаппарат, я понял, что настал решающий миг.
— Сабир, подержи ее, не давай уйти, — с хладнокровием главнокомандующего распорядился я, а сам ощупью взвел затвор и опустился на колени…
В своей новой позе я, естественно, несколько утратил мобильность, однако была и выгода в моем положении — по крайней мере фотоаппаратом защищено лицо. Хуже то, что, когда фаланга выходила из поля зрения объектива, я терял ориентировку и мог быть немедленно взят врасплох решительным и динамичным противником. Но нас теперь стало пятеро, и фаланга, хотя и не сдавалась, все же была явно деморализована тем, что не знала, на кого из пятерых в первую очередь броситься. Правда, когда я принялся надвигать на нее блестящее око объектива, сомнений в том, кто ее главный враг, у фаланги не оставалось…
К счастью, она принадлежала к виду, еще не освоившему прыжки. Она только шипела, яростно двигала челюстями и делала устрашающие движения, однако дальше этой демонстрации дело не шло. И все равно храбрость ее вызывала самое искреннее уважение. Ведь нас было пятеро таких больших, а она одна, маленькая по сравнению с нами, и все же ясно было: защищаться она будет до последнего вздоха. Недаром я всегда говорил, что пауки — личности.
Но как же все-таки она выглядит? Так же как и многие люди, в жизни она выглядит гораздо лучше, чем на фотографии. При первом, поверхностном взгляде она, правда, кажется довольно-таки страшноватой. Она действительно похожа на большого паука с длинным членистым брюшком и мощной головой. Голова сверху напоминает острый, направленный вперед треугольник, конец которого раздвоен и оснащен длинными, очень грозными на вид зазубренными челюстями. Общая длина фаланги от острия челюстей до конца брюшка достигает иногда семи сантиметров, причем на голову приходится сантиметра полтора-два, а на челюсти — около сантиметра. С ногами крупная фаланга занимает овал длиною до 15 сантиметров. Ноги у нее длинные, обросшие золотистыми торчащими волосками. Волоски нужны фаланге не просто для украшения. Дело в том, что подавляющее число видов фаланг — ночные охотники, и чуткие волоски, улавливая малейшее движение воздуха, помогают отыскать жертву во мраке. Ног у фаланги не восемь, как у пауков, а десять. Правда, первая пара конечностей, педипальпы, — это не ноги, а скорее щупальца, на конце их нет ходильных коготков. Историческое происхождение этих ногощупалец у фаланг очень любопытно и великолепно демонстрирует ход естественного отбора и приспособление животных к местам своего обитания и образу жизни.
Все паукообразные, или арахниды, произошли от водных животных, так как жизнь на Земле вообще родилась в океане. А в воде условия жизни гораздо более однообразны, чем на суше. Поэтому предки арахнид были очень похожи друг на друга. Но вот началось великое переселение. Арахниды, как, впрочем, и всевозможные другие животные, стали вылезать на берег и заселять поля и леса, низины и горы. Вот тут-то и заработал великолепный механизм естественного биологического отбора. Виды, которые не могли выдержать новых условий жизни, вымирали. Выживали те, кто в результате мутаций получали от природы в подарок такие свойства, которые помогали приспособиться. Полезные свойства передавались по наследству. Рождался новый вид, более приспособленный. Мутации продолжали возникать. Те особи, которые внезапно получали еще одно свойство, ценное для жизни, оказывались в выгодном положении перед другими, выживали и давали многочисленное потомство.
Для того чтобы наглядно представить себе этот процесс, давайте посмотрим на рыбу, вытащенную из воды. Вот она лежит, беспомощная, задыхающаяся, едва шевеля быстро высыхающими плавниками. Проходит совсем немного времени, и наступает конец. Но вот другое существо, похожее на рыбу, — головастик. Он тоже не может сначала существовать без воды. Однако по мере развития у головастика вырастают лапки, жабры заменяются легкими, и он превращается в лягушку. Лягушка, как вам хорошо известно, — уже наполовину сухопутное существо. А есть лягушки вообще сухопутные, нуждающиеся в воде только для того, чтобы вывести свое потомство. Считается, что в своем развитии от икринки до взрослого состояния лягушка коротко повторяет историю своего рода (биогенетический закон). Момент, когда у первобытных головастиков начали отрастать конечности, а в строении жабр наметились первые сдвиги на пути к их превращению в легкие, можно смело считать началом Лягушечьей эры…
Конечно, вся эта история была страшно долгой, чудовищно сложной, дико трагической (ведь Его Величество Естественный Отбор не церемонится, он жестоко уничтожает неприспособленных, а жаловаться буквально некому…). Но в конечном счете предки пауков, насекомых, лягушек, млекопитающих
А теперь возьмем для сравнения представителей одного типа (членистоногие), одного подтипа (хелицеровые), одного класса (арахниды), но разных отрядов — пауков и фаланг.
У тех и у других шесть пар конечностей. У пауков — четыре пары ног, нижние ротовые придатки — педипальпы, и верхние — хелицеры. Педипальпы невелики и играют роль органа осязания. Хелицеры иногда большего, иногда меньшего размера снабжены острыми крючьями, внутри которых имеется проток ядовитой железы. Именно хелицерами паук наносит своей жертве смертельный удар, а потом рвет и комкает ее, высасывая соки. И всякая конечность паука великолепно соответствует своей роли в охоте и жизни. Восьми ног вполне достаточно для передвижения по земле (если он бродячий охотник) или по паутине (если он мастер-домосед), небольшие педипальпы вполне сносно чуют добычу на небольшом расстоянии, тем более если она уже запуталась в паутине, а крючья-хелицеры наверняка снятся мухам и другим потенциальным паучьим жертвам в ночных кошмарах. Но вот — фаланга. Паутинных желез у нее нет. Ядовитых, если уж говорить начистоту, тоже нет. Охотится она по ночам, а жертвы ее очень подвижны и обитают в бескрайних обширных пространствах пустынь и сухих степей. Тут, чтобы не умереть от голода, нужны крепкие ноги, тонкое чутье, ловкость и изворотливость. И когда началось великое заселение суши и перед арахнидами, заброшенными судьбой в сухую степь и пустыню, встала насущнейшая задача — выжить! — родоначальниками будущего многочисленного отряда фаланг стали те, у которых педипальпы непомерно выросли и, сохранив свою великолепную осязательную функцию, стали выполнять еще целых две роли: во-первых, помогать при беге, во-вторых, и это главное, пожалуй, — ловко хватать добычу. Но на этом заботливая мать-природа не остановилась. Удача больше светила тем, чьи волоски на ногах и педипальпах (также присущие обычно большинству пауков) выросли, встали торчком и тоже получили сразу две роли — осязательную и удерживающую, потому что вырваться из мохнатых лап гораздо трудней, чем из гладких. Но и это не все. Хелицеры-крючья раздвоились, вытянулись, приобрели зубья и стали двумя парами грозных челюстей, во время работы напоминающих две пары механических пил…
Вот какое своеобразное существо предстало передо мной в окуляре фотоаппарата. Добавьте к этому, что я видел ее в сильно увеличенном виде, эффект присутствия, как вы понимаете, был полный, о том, что у нее отсутствуют ядовитые железы, я тогда не знал, и, ко всему прочему, колени, на которых я стоял, в нескольких местах уже ощущали всю глубину проникновения верблюжьих колючек. И уже тогда я понял, что на фотографии фаланга, конечно же, будет выглядеть гораздо хуже, чем в жизни.
Как передать на фотоснимке восхитительную молниеносность ее движений, отвагу? В увеличенном виде она вполне могла бы сойти за обитателя планеты дельта Кассиопеи или другой какой-нибудь, и прав на это у нее было, может быть, больше, чем у любого другого земного существа. На паука она походила только издалека, вблизи же — и это самое интересное, — она ни на кого не была похожа! То есть просто не от мира сего! Одно то, что голова ее сбоку была исключительно орудием битвы, это становилось ясным сразу; даже глаза с какой-то непонятной зловещей целью были размещены у нее не по бокам головы и не спереди, а где-то на темени, почти на макушке — этакий вознесенный перископ в виде двух черных бусинок. Челюсти же были страшно длинны и не кончались там, где кончались красно-бурые лезвия. Две мощные раздвоенные мышцы соединялись в одно целое чуть ли не у самого основания головы, у самого «перископа», и казалось, что это сделано специально, что именно до сих пор, именно на такую страшную глубину, клювообразные челюсти могут проникнуть в тело жертвы. Я уж не говорю о том, что вскинутые волосатые педипальпы не предвещали ничего хорошего. Да, что-то будет, когда наши космические корабли начнут наконец посещать обитаемые планеты? Что-то будет…
Я стрелял, как из автомата, едва успевая взводить затвор, и все-таки понимал, что хорошо, если получится хоть один кадр, хоть один! Вела себя фаланга очень неспокойно, да еще мое волнение передалось окружающим участникам экспедиции.
Наконец я поднялся с колен. Жора немедленно наклонился с пинцетом, взял храброе существо за загривок и бросил в банку со спиртом. Скрепя сердце я выдержал это варварство — фаланга нужна для коллекции музея. Умерла она в боевой позе — с раскрытыми челюстями и поднятыми вверх педипальпами. Как настоящий воин.
КОВАРНЫЙ ОТРЯД
Так уж устроен человек, что даже в том случае, когда он старается быть сознательным и не нарушать природного равновесия, он все же вносит изменения в окружающий пейзаж и вызывает перестройку экологических сообществ в местах своего обитания… Как ни хотели мы не губить ничего живого вокруг себя, сделать это нам пришлось — и из профессиональных соображений, и из нужд бытовых. Площадка, вытоптанная рядом с палаткой, вокруг обеденного столика, начисто лишенная колючего янтака и всех других растений, являла собой типичный пример эрозии… Для кого-то из живых существ это было, наверное, плохо.