Луна жестко стелет
Шрифт:
Гонконг должен был стать оплотом партии. Но пока что не стал. И мы решили, что я там должен побывать, рискнуть на глаза показаться и даже запомниться, поскольку однорукому поменять облик не так просто. Был риск, что я поставлю под угрозу не только себя, но вдобавок и Ваечку, Маму, Грега и Сидру, если завалюсь. Но ведь любая революция – дело рискованное.
Оказалось, что «камрад Клейтон» – молодой япоша. То есть, может, и не молодой, поскольку япоши очень долго выглядят, как молодые, а потом вдруг бах! – и сразу как старики. Не чистокровный япоша, а отчасти малай и еще кто-то, но имя у него японское, и дом устроен
12
Гири (япон.) – приличествующая обязательность
13
Гиму (япон.) – ощущение своего долга
Никаких криминалов за предками Клейтона не числилось. Его народ «добровольно» проследовал на посадку под конвоем, когда Большой Китай свою империю на Эрзле крепил. Но это против Клейтона не говорило. Он Вертухая ненавидел так же люто, как и любой старый зек.
Сначала мы с ним встретились в «чайном домике», то есть в харчевне, как у нас в Эл-сити говорят, и часа два говорили за что угодно кроме политики. Он пригляделся ко мне, домой к себе пригласил. К японскому гостеприимству у меня только одна претензия: эти их ванны до подбородка кровь из носу какие горячущие.
Но выяснилось, что никакой угрозы мне нет. Жена Клейтона оказалась по части макияжа мастерица не хуже Сидры, моя «компанейская» рука никого не отпугнула, под кимоно ее и не видно было. За два дня я с четырьмя ячейками встретился как «камрад Борк» – в гриме, в кимоно и надевши на ноги «таби» [14] , так что если среди них и был стукач, то не думаю, что меня можно было опознать как Мануэля О'Келли. Старался говорить коротко, без цифири и обещаний, нажимал на одно: через шесть лет, в восемьдесят втором, голодуха наступит.
14
Таби (яп.) – носки из плотной ткани
– Вам повезло, – говорил. – Вас так скоро не прихватит. Но теперь, когда к вам трубу провели, всё больше и больше ваших приударят по хлеборобству и рисосеянию, потянут всё это на катапульту, вот сами увидите. Так что придет и ваша очередь.
Впечатляло. Прежняя организация, как я сам видел и по слухам, больше на речи надеялась, на хоровые воплы и чувства. Как в церкви. А я просто сказал: «Камрады, так и так. Вот цифры. Проверьте, Материалы можете оставить себе».
С одним камрадом отдельно повидался. С одним инженером из китаёз. Он, как глянет на что-нибудь, так враз допетрит, как это сделать. Спросил у него, случалось ли видеть лазерную, пушку размером с винтовку. Нет, не случалось. Доставить ему эту штуку контрабандой трудно было из-за паспортного контроля. Он призадумался, сказал, что с ювелирными изделиями трудностей нет, а как раз на следующей неделе он собирается в Луна-сити. Двоюродного брата повидать. Я ответил, что дядя Адам будет рад поговорить
Так что с пользой съездил. На обратном пути в Новолене остановку сделал, заглянул в «Бригадир», где, как в доброе старое время, пунш подают, я там до того капитально посиживал, в этот раз перехватил ленч, а потом к батьке заскочил. Мы с ним по корешам, причем неважно, что по паре лет не видимся. Под пивко с закуской потолковали, я стал прощаться, а батька-то и выскажись: «Манни, рад был видеть. Свободу Луне!»
Я ответил в том же стиле, причем почти будто так и надо. Мой старик-то в чистом виде политики не признавал, такие редко попадаются. Так что уж если он такие финты выдает на публику, значит, стоит продолжать.
Так что прибыл я в Эл-сити веселый и не слишком уставши, поскольку покимарил после Торричелли. С Южного вокзала вышел на Пояс, на Пересечке неохота было толкаться, так что спустился и через Придонный переулок домой нацелился. Иду мимо участкового суда, где судья Броди заседает, дай, думаю, зайду, поздороваюсь. Старый дружок, мы с ним вместе на ампутации лежали. Ему ногу отхватили по колено, после чего подался он в судьи, причем не без успеха. В то время он в Эл-сити единственный судья был, которому не приходилось прирабатывать страхагентом или букмекером.
Бывало, явятся к дяде Броди двое со своей сварой, так он, если ему их помирить не удастся, как положено, то каждой стороне гонорар возвратит и, решись они на драку, без залога идет к ним в рефери, только уговаривает ножами не пользоваться, так или иначе без крови обойтись.
Захожу, а его нет на месте, только цилиндр судейский на столе стоит. Повернул на выход, а тут целая толпа валит, по виду – стиляги. При них девчонка, и мужика постарше волокут. Мужик помятый, но одет примерно как турист.
Туристы у нас и в ту пору не в новинку были. Правда, не толпами, а помалу. Прилетали с Эрзли, на неделю останавливались в гостинице и с тем же бортом обратно или следующего борта дожидались. Большинство денек-два пошляется по открытой поверхности, вылупя глаза, как психи, а потом в казино, и там уж до упора. Большинство лунтиков на эту публику внимания не обращало и относилось снисходительно.
Один парнишка, самый старший из них, лет восемнадцати, явно ихний коновод, спрашивает у меня:
– Где судья?
– Не знаю. По крайней мере, здесь его нет.
Вижу, он озадачен, губу жует. Спрашиваю:
– А в чем дело?
– А хотим этого чмура ликвиднуть, – отвечает без балды. – Но вперед, чтобы судья добро дал.
– Пошарьте, – говорю, – по ближним харчевням. Авоусь найдете.
И тут парнишка лет четырнадцати отзывается.
– Э, а вы случайно не гаспадин О'Келли?
– Он самый.
– А вы нам не посудите?
Коновод аж засиял.
– Слушайте, давайте, а?
Я тык-мык. Бывал судьей, кому не случалось? Но без особой охоты: не любитель я взваливать ответ на себя. Однако задело меня: как так? молодежь такая, и вдруг туриста ликвиднуть! Разобраться надо.
«Ладно», – думаю. И спрашиваю у туриста:
– Нет ли у вас отводов моей кандидатуре? Он удивился.
– А у меня есть право выбора?
– Разумеется, – терпеливо отвечаю. – Если я вам не подхожу, насильно слушать ваше дело не стану. И вас не неволю. Ваша жизнь на кону, не моя.
Он еще больше удивился, но глядит смело, глаза засветились.