Луначарский
Шрифт:
— Эту тетрадку я разыскал в Павловске, у родной дочери Авдотьи Панаевой. Листок, который вы сейчас держите, я получил в Саратове, у вдовы поэта Зинаиды Некрасовой. А вот бесцензурная копия поэмы «Саша». Ее я добыл у Николая Федоровича Анненского. Эту же кипу рукописей предоставил мне душеприказчик сестры поэта — академик Кони…
Луначарский достал из верхнего ящика стола две книги и объяснил:
— Это мой «походный» двухтомник Некрасова.
Нарком открыл один из томов и, не находя нужной страницы и продолжая листать сборник, стал наизусть читать стихи из поэмы «Русские женщины», тут
— Помните ли, как в некрасовской поэме Пушкин в напутственной речи, обращенной к отъезжающей в Сибирь Волконской, утешает ее. Некрасовский Пушкин завидует подвигу княгини Волконской, видя в нем освобождение от плена светской черни:
Поверьте, душевной такой чистоты Не стоит сей свет ненавистный! Блажен, кто меняет его суеты На подвиг любви бескорыстной!Корней Иванович, обрадовавшись такому знанию и пониманию поэзии, прокомментировал строки, прочитанные наркомом:
— Здесь Некрасов пропускает сквозь свое поэтическое видение мнение Пушкина о «суетах» ненавистного света, выраженное в заключительных стихах шестой главы «Евгения Онегина», не вошедших в окончательный текст поэмы. Далее некрасовский Пушкин внушает Волконской надежду: «Пред временем рухнет преграда».
Отметив про себя литературную наблюдательность собеседника, Луначарский продолжил свою мысль:
— В поэму Некрасова входит тема бессмертия подвига Волконской, который выступает примером для потомства.
Анатолий Васильевич стал вновь наизусть читать некрасовские строки, продолжая между тем листать сборник стихов поэта.
— А, вот, нашел, — обрадовался он и прочел:
Умрете, но ваших страданий рассказ Поймется живыми сердцами, И за полночь правнуки ваши о вас Беседы не кончат с друзьями.Эта вера в бессмертие подвига совершенно в духе революционной этики 60–70-х годов XIX века. Далее идет цензурный пробел. Смотрите, в моем издании изъято целое четверостишие. Посмотрите, пожалуйста, нет ли в вашей бесценной коллекции этого четверостишия?
— Есть! Сейчас найду! — ответил с радостной горячностью и гордостью Корней Иванович и стал торопливо перебирать страницы, разложенные на подоконнике, продолжая при этом рассуждать:
— Уже не один десяток лет скрывается наиболее сильная часть напутственной речи Пушкина. Вот! Нашел! Слушайте:
Пускай долговечнее мрамор могил, Чем крест деревянный в пустыне, Но лицо Долгорукой еще не забыл, А Бирона нет и в помине.Луначарский взволнованно воскликнул:
— Как прекрасно! Это четверостишие и по содержанию, и по интонации особенно пушкинское! Как горько, что оно столь долго было неизвестно читателям! А как углубляется и идейно заостряется образ Волконской сближением с образом Наташи Долгорукой!
— И какое точное сопоставление! — подхватил Чуковский мысль Луначарского. — Шестнадцатилетняя дочь петровского фельдмаршала, жившая в роскоши, через три дня после свадьбы последовала в Сибирь за своим сосланным мужем. Через восемь лет ее мужа пытал и казнил Бирон. Вдова казненного ушла в монастырь, где вскоре умерла…
Радуясь взаимопониманию с собеседником и восхищаясь его бесценной коллекцией рукописей, Луначарский сказал:
— Особая ценность найденного вами отрывка в том, что здесь сближаются не только Волконская и Долгорукая, но и Николай I с временщиком и гнуснейшим палачом — Бироном.
— Да, — подхватил Чуковский, — у Некрасова Пушкин выступает как гуманист, враг деспотизма и друг свободы.
— Вот именно, — вновь обрадовался Луначарский, — а ведь встреча Пушкина и Волконской произошла в 1826 году. Многие пушкиноведы утверждали, что в это время Пушкин отрекся от своих прежних вольнолюбивых идей. В трактовке же Некрасова, несомненно, исторически верной, утверждается обратное: Пушкин остался верен своим идеалам и памяти своих друзей.
Воцарилось молчание, полное радостного возбуждения. Чувствуя, что восторженность, охватившая наркома, может остыть, Чуковский решил подогреть его интерес и после паузы обратил внимание на новую кипу листов:
— Я отыскал неизданное стихотворное обращение Некрасова к Достоевскому.
Луначарский взял в руки рукопись и стал читать:
Что ты задумал, несчастный? Что ты дерзнул обещать?.. Помысел самый опасный — Авторитеты карать!.. В доброе старое время — Время эклог и баллад, Пишущей братии племя Было скромнее стократ.Чуковский, проявляя блестящую эрудицию, стал комментировать:
— Эти стихи относятся к историческому эпизоду: Достоевский по возвращении из ссылки затеял издавать журнал «Время» и опубликовал в 1860 году программу этого журнала, суть которой, во-первых, независимость от литературных авторитетов при полном уважении к ним; во-вторых, обличение литературных странностей эпохи. Достоевский писал: «Мы не побоимся иногда немного „пораздразнить“ литературных гусей…» Именно эти положения программы и вызвали шуточное обращение Некрасова к Достоевскому.
— Конечно же, Корней Иванович, эти стихи важно опубликовать. Каждая строчка классиков требует внимательного и бережного отношения. Кроме того, перед нами яркий эпизод литературного процесса шестидесятых годов прошлого века. Такие факты бесценны для истории литературы.
Чуковский, радуясь похвалам и восторгам Луначарского, продолжал представлять и нахваливать свою действительно богатейшую сокровищницу:
— А на следующей странице продолжение этого стиха. Всего пятнадцать четверостиший. Вот видите, в них о Майкове, и о Полонском, и о Фете, и о Тургеневе…