Лунатик(Случай)
Шрифт:
— Ну, сказал Гастфер, опоздали мы! дым столбом! верно отобедали и принялись уже за трубки и за карты.
— Не бойся, друг, на столе все еще в порядке.
— А! — друзья! вскрикнули несколько человек офицеров, увидев входящего Гасфера и его товарища.
Все сидели с трубками в зубах вокруг накрытого стола и, обдавая дымом друг друга, хохотали во все горло.
— Что это значит, господа? На чей счет гуляете вы? — спросил Гастфер.
— На чей счет? — браво! очень кстати вопрос! — Не подумай только, что на счет французов; нет, finita `e musical! гуляем на счет своего пустого кошелька.
— Да говорите яснее! Вскричал Гастфер.
— Что-ж
— Полноте, господа, я вижу, вы гуляете на мой счет. Вам забавно, что я продулся!
Общий хохот преследовал слова Гастфера.
— Поздравляем! верно в надежде съесть после проигрыша славный контрибуционный обед? — Садись же, вот твой прибор. Ей! Савельев, подай трубку господину поручику! Затянись и потом запоем с горя круговую:
Друг за другом, Все мы кругом, Понемножку станем петь. Пой, пой, пой, Друг за мной!— Нет, господа, отвечал Гастфер, моя первая песня всегда:
Я наелся как бык И не знаю, как быть!— Сего дня можешь спеть ее и натощак!
— Натощак не пою: берегу голос, отвечал Гастфер.
Между тем денщик Савельев поднес ему трубку.
— Пошёл ты к чёрту с трубкой! Давай водки!
— Еще не выкурили, Ваше Благородие! отвечал плут денщик.
— Что за шутки, господа! вскричал Гастфер.
— Какие шутки, мой друг: истинная правда! Шутку сыграли с нами гостеприимные Парижане. Видишь ли, ты в чем состоит история: По обыкновению, мы собрались к обеду по обыкновению, хозяйский Ma^itre d’h^otel накрыл на стол, по обыкновению мы сели и, вдруг, против обыкновения принесли нам на блюде огромный счет за все прошедшее время и объявление: что гг. генералитет и русские офицеры имеют за все платить и впредь без денег ничего не требовать; а сверх того от хозяина уведомление, что сегодня у него ничего не готовлено.
— Я наелся как бык и не знаю, как быть! — пропел Гастфер. — Этому горю должно пособить, — продолжал он. — Если ни у кого из вас также нет денег, то я отправляюсь доставать.
— Вот, благодетель! вскричали все.
— Идите все в H^otel de Paris, гуляйте, а я сейчас же приду выкупать вас.
— Да где ты открыл колодезь, из которого можно черпать золото?
— Этот колодезь у ротмистра Юрьегорского в кошельке.
— Что-ж ты, братец, не познакомить нас с чудаком, у которого всегда водятся деньги?… Он играет?
— Я наелся как бык и не знаю, как быть! с пропел Гастфер. — Этому горю должно пособить, — продолжал он. — Если ни у кого из вас также нет денег, то я отправляюсь доставать.
— Вот, благодетель! вскричали все.
— Идите все в H^otel de Paris, гуляйте, а я сейчас же приду выкупать вас.
— Да где ты открыл колодезь, из которого можно черпать золото?
— Этот колодезь у Ротмистра Юрьегорского в кошельке.
— Что ж ты, братец, не познакомить нас с чудаком, у которого всегда водятся деньги?… Он играет?
— О нет! это дивной малой, да убит горем; он был влюблен в одну девушку, готов был идти с нею к венцу, только что же?…
— Ну, знаю, романист, страдалец; верно невеста умерла, а он с горя копит деньги?
— Ох нет!
— Ну,
— Ступай! — повторили все и, надев Гастферу на голову шляпу, повели его под руки с лестницы; на улице снова раздалось хором: — Ступай, ступай, наш кормилец! и толпа Офицеров рассталась с Гастфером.
XI
— Где твой барин? — вскричал Гастфер, вбежав в комнату Юрьегорского. Что ты воешь, Павел?
— Батюшка сударь! — отвечал старик, — Барин пропал!… Аврелий Александрович пропал!… Ни слуху, ни духу!… Может по-ночи разбойники французы где-нибудь в закоулке убили!…
Старик залился горькими слезами.
— Что ты говоришь? — вскричал Гастфер. Каким образом пропал? Может ли это быть?
— Да, в ночь; с вечеру, вот принесли из полковой канцелярии письмо; он читал, читал его, и Бог знает сколько раз читал, а в ночь и пропал!
Гастфер взял письмо, развернул и читал мельком: «Милый друг и брат мой Аврелий! давно не получаем мы от тебя писем… Это истомило нас; мы не знаем, что думать о тебе…. Если-б ты мог, приехать…. Пора забыть прошедшее! Тебя обманули не люди, а судьба! — Чувствую, что ты можешь думать, что она избрала тебя орудием моего счастия; но не позавидуй мне, раздели со мною все привязанности нашего общего семейства; в кругу его ты можешь найти всю полноту чувств любви и дружбы. Аврелий, приезжай! Лидия жаждет обнять тебя; другая Лидия протянет к тебе ручонки и назовет тебя дядя! — У нас только и разговора, что про тебя. Сестра моя Евгения с нами; она и Лидия так любят друг друга, что я не в силах тебе описать того чувства, которое я испытываю, смотря на их взаимную привязанность. Истинная дружба двух женщин должна быть очень редка, мой друг, ибо….
Но Евгения много изменилась; в ней исчез этот пыл жизни; в шестнадцать лет она начинает жить воспоминанием. Когда ты увидишь ее, ты сам пожалеешь о том румянце, который умер не поцелованный любовью…»
— Вот тебе и раз! — вскричал Гастфер, бросив письмо на стол. — Надо же быть такому несчастью! — А мне была нужда до твоего Барина! — Нечего делать! — Прощай, старик, да не плачь! О чем ты плачешь?… Найдется, не пропадет!
И Гастфер скрылся.
XII. Москва
В огромном кабинете покоился, после тучного обеда, Московский Барин, в колпаке, в пикетовом белом халате; он лежал на кушетке, пыхтел — ему было жарко. Карлик — бедное существо, обмеренное судьбою — стоял подле него и отгонял опахалом, из разноцветных перьев, несносных мух, которые вились над красным лицом его господина.
Кабинет был украшен огромными картинами в золотых рамах мраморными столиками и хитрой работы шифоньерками, на которых стояли вазы этрусские, вазы японские, перламутровые раковины, обделанные в золото и серебро, эмалевые табакерки разной величины и фигуры, с музыкой, с поющею колибри, с тайными пружинками, которые придавливались хозяином только для коротких друзей и приятелей; —Были в кабинете и огромные куранты которые искусно заводил сам барин а вертел слуга; — был в кабинете и шкаф с коллекцией трубок пенковых, каменных, голландских, деревянных, изрезанных всевозможными изображениями; — была и библиотека, только не для чтения; был и письменный стол, на котором писал слуга-писарь, а подписывал сам господин.