Лунин атакует "Тирпиц"

Сергеев Константин Михайлович

Гора упала с плеч нашего молодого командира! Вернулась радость жизни, чувство юмора, но пришла

[319]

и досада. «Не могли, черти сопатые, объяснить сразу! И какому идиому за границей пришла в голову такая дурацкая мысль? Да у нас на лодке этих национальностей минимум десяток! Какие там конфликты?! Есть боевой экипаж, и все! Ведь воюем, да еще как! Столько было переживаний по дороге сюда и все зря… Ну, теперь моя очередь сыграть с ними шутку!»

Быстро прочитав «свою» речь, он вполне серьезно заявил подполковнику, что читать ее не согласен и готов написать другую, по его мнению более подходящую. «Но почему? — с отчаянием спросил подполковник. — Ведь эта речь написана и утверждена в Москве

и мы не имеем права изменить в ней ни одного слова, ни одной буквы!» «Но ведь здесь написано,— сказал Арванов, — что мне дороги эти скалы Заполярья, и я боюсь, что мне за это попадет от товарищей». «Товарищ Арванов! До начала передачи осталось три минуты. Идите в радиорубку, сейчас нас будет принимать Москва!» — уже с металлом в голосе сказал подполковник.

Однако наш командир твердо решил, что последнее слово останется за ним. Внезапно из дверей радиорубки показалась его голова и он шепотом спросил подполковника: «Здесь есть слова государственного гимна СССР, так их петь или просто читать?» Соль шутки заключалась в том, что у командира был хронический ларингит и он даже говорил с большим хрипом, а уж петь… Страдалец-подполковник только замахал на него руками и еле запихнул обратно в рубку.

Веселый и довольный приключением и собой, командир доложил начштаба бригады о выполнении его указания, сел на катер и возвратился в Росту. Транслировалась его речь по центральному радио или нет, так никто и не узнал. Зато все наши «национальности» на лодке смеялись до упаду, когда он рассказывал о том, что с ним случилось и как он опровергал по радио «заграничные слухи».

[320]

ПОХОД В КАПЕРНАУМ

И ты, Капернаум, до неба вознесшийся,

до ада низвергнешься…

(Мф, XI, 23)

Кто, когда и почему нарек именем «Капернаум» офицерский клуб в Доме флота в Полярном, неизвестно. Также было неизвестно, что это за слово «Капернаум», что оно обозначает. Ни в одной книге, ни в одном словаре нам это слово никогда не попадалось. Тем не менее, если кто-то из офицеров говорил, что идет в Капернаум, всем сразу было ясно, что он идет в офицерский клуб. Слово стало общеупотребительным, хотя никто и не понимал его значения. Только некоторые очень строгие замполиты лодок, выдавая офицерам билеты на посещение Капернаума, называли его офицерским клубом.

Капернаум любили все. Там было весело и уютно. Небольшой бар, где можно было по билету немного выпить и закусить, зал для танцев, где играл небольшой (5 человек) джаз-оркестр, бильярд, уютные фойе и гостиные. В основных помещениях Дома флота находилась богатая библиотека, шли прекрасные спектакли Театра Северного флота, концерты флотских ансамблей и заезжих артистов, можно было посмотреть как советские, так и иностранные фильмы (американские, английские и другие). Например, в 1943 году мы смотрели такие фильмы, как «Серенада солнечной долины», «Леди Гамильтон», «Мост Ватерлоо», «В старом Чикаго», «Сестра его дворецкого» и т.д. Американская и английская миссии в Полярном также «крутили» фильмы в Доме флота для своих офицеров, но смотрели их и мы. Джаз-оркестр Капернаума, состоявший из хороших «слухачей», быстро подхватывал популярные мелодии из кинофильмов и к большому удовольствию публики исполнял их в танцевальном ритме. В общем, свободному от службы

[321]

молодому (и не очень) офицеру Капернаум давал возможность культурно и весело отдохнуть.

В Росте не было Капернаума, хотя и был хороший Дом флота. Зато в Мурманске был свой Капернаум, а Дома флота не было. Там был еще Интерклуб, то есть клуб для моряков иностранных торговых судов, приходивших в Мурманск в составе караванов. Наши офицеры в Интерклуб не ходили, там было неинтересно. Иностранные моряки после очередного удачно окончившегося рейса на радостях

очень крепко выпивали, тем более что у нас в СССР водка стоила гроши по сравнению с виски и аналогичной продукцией у них на родине. Не стоит также говорить об «ограниченном дамском контингенте», который там бытовал постоянно. Нередко бывали там жестокие драки по самым разным причинам, в том числе национальным и расовым. В общем, в Интерклуб мы не ходили.

Мурманский Капернаум был, конечно, не таков, как в Полярном. Как говорится, труба пониже и дым пожиже. Но выбирать не приходилось. Да и Мурманск был гораздо больше Полярного, это был все же город, областной центр, с соответствующими возможностями и перспективами для отдыха и развлечений. Поэтому, находясь на ремонте в Росте, мы всегда стремились попасть в мурманский Капернаум, если появлялась такая возможность.

Однако это было непросто. От Росты до центра Мурманска нужно было преодолеть 5-6 километров, а регулярного сообщения, как сейчас, не было. Летом, когда светло круглые сутки, тепло, это была неплохая прогулка по берегу Кольского залива. Зато зимой, в декабре — феврале, когда практически круглые сутки темень, холод и резкий ветер со снегом, такое путешествие по заваленной снегом дороге требовало много сил и оптимизма. Однако мы были молоды и у нас хватало и того, и другого.

Наш командир Зармайр Мамиконович Арванов был зачем-то вызван в Полярное, и «старший на рейде» старпом Владимир Ужаровский после ужина отпустил в Мурманск в Капернаум нашего механика

[322]

Ивана Ивановича Липатова и, после некоторых колебаний, меня. Мы мигом собрались, надраили ботинки, подшили чистые воротнички к кителям и вышли на дорогу, ведущую к Мурманску. Нам повезло — почти сразу нас догнал пустой грузовик, возвращавшийся из Ваенги (теперь — Североморск) в Мурманск Мы забрались в кузов и понеслись по дороге, держась за кабину и согнувшись в три погибели, чтобы хоть немного защититься от резкого морского ветра.

На въезде в город грузовик свернул в сторону, нам пришлось спрыгнуть. И здесь произошло неожиданное — при прыжке в темноте на дорогу Иван Иванович сильно ушиб себе пятки. Я спрыгнул благополучно, помог ему встать на ноги, но идти он уже не мог. Попутных машин не было, ждать их на дороге — дело безнадежное, а до Капернаума оставалось около километра. Вдобавок выяснилась пикантная подробность — его у Капернаума должна была ждать жена друга, нашего общего знакомого, который задерживался на службе и мог прийти только к концу вечера. Поэтому он, оказывается, звонил Ивану Ивановичу днем и просил его встретить жену и провести ее в Капернаум. Сама жена только что приехала в Мурманск откуда-то из глуши и никого в городе не знала.

Положение было безвыходным. Я подставил спину, Иван Иванович взгромоздился на нее и мы (то есть я!) тронулись к Капернауму. Хорошо, что в то время улицы фронтового Мурманска практически не освещались и нам навстречу не попались ни патрули, ни знакомые. Зрелище было необыкновенным. Минут через 15 я почувствовал, что потянуло запахом спирта.

— Иван Иванович, — сказал я, — что за чертовщина, откуда-то несет спиртом!

— Мать честная, — заволновался он, — ну-ка опусти меня скорей, только осторожно!

Я опустил его на землю, он полез к себе за пазуху и обнаружил, что у плоской, бутылки из-под бренди, в которой был спирт, выскочила пробка. Еще хорошо, что пробка эта не потерялась, а была там же, за пазу-

[323]

хой. Все было приведено в порядок, Иван снова залез мне на спину, и мы тронулись дальше.

Никогда в жизни, ни до, ни после этого я так не уставал, как в тот вечер. Когда мы добрались до Капернаума, я был просто измочален. Ноги у меня подгибались, руки тряслись, пот градом катил из-под шапки, заливая глаза. Когда я хотел опустить своего «ездока» на землю, не доходя метров 200 до Капернаума, он запротестовал и мне пришлось тащить его до самых дверей.