Лунная миля
Шрифт:
— Знаю, — сказал я.
Я знал. Уж кто-кто, а Энджи явно не была создана для того, чтобы быть матерью и домохозяйкой. И не потому, что ей это не удавалось — удавалось, и еще как, — просто ей совершенно не хотелось ограничивать себя этой ролью. Но когда она вернулась в колледж и с деньгами стало туго, стало логичным не тратить деньги на нянек, а днем сидеть с Габби, а по вечерам учиться. И вот так — как говорится, сначала постепенно, а потом внезапно — мы оказались там, где оказались.
— У меня крыша от всего этого едет. — Она указала глазами на игрушки и книжки-раскраски, валяющиеся на полу гостиной.
—
— Крыша едет, дом горит, шифер во все стороны.
— Медицинский термин именно такой, ага. Ты отлично справляешься.
Она закатила глаза:
— Спасибо, но только, милый?.. Я, может, и притворяюсь отлично, но все равно — притворяюсь.
— Разве не все родители так же?
Она скривилась:
— Нет. Ну, серьезно, кому захочется говорить о деревьях? По четырнадцать раз. За день. Эта малютка, я ее обожаю, но она анархистка. Встает когда хочет, думает, что буйство в семь утра — самое оно, иногда орет безо всякого повода, решает, что будет есть, а что — ни в какую по двадцать раз за минуту, лезет руками и лицом в неимоверно отвратительные места, и нам с ней маяться еще четырнадцать лет — в том случае, если мы наскребем денег на колледж, а на это шансов мало.
— Но прежняя жизнь загоняла нас в могилу.
— Загоняла. Но как же я по ней соскучилась, — сказала она. — По прежней жизни, которая загоняла нас в могилу.
— Я тоже. Хотя сегодня я узнал, что превратился в слабака и тряпку.
Она улыбнулась:
— Превратился, а?
Я кивнул.
Она вскинула голову:
— Ну, если уж на то пошло, ты изначально был не так чтобы уж очень крут.
— Я знаю, — сказал я. — Так что представь, в какого легковеса я теперь превратился.
— Черт, — сказала она. — Иногда я тебя просто до смерти люблю.
— Я тоже тебя люблю.
Она скользнула ногами по моим коленям, туда-сюда.
— Но ты очень хочешь вернуть ноутбук, да?
— Хочу.
— И собираешься его вернуть, да?
— Эта мысль приходила мне голову.
Она кивнула:
— При одном условии.
Я не ожидал, что она со мной согласится. А та малая часть меня, которая этого ожидала, уж точно не думала, что это случится так скоро. Я сел — внимательный и послушный, как ирландский сеттер.
— Каком?
— Возьми Буббу.
Бубба идеально подходил для этого задания не только потому, что был сложен как банковский сейф и не ведал страха. (Серьезно. Однажды он спросил меня, каково это — бояться. Сочувствие тоже было для него совершенно чуждой и непонятной концепцией.) Нет, для моих вечерних развлечений Бубба представлял собой особенную ценность потому, что последние несколько лет потратил, расширяя свой бизнес в направлении нелегальной медицины. Началось все с обычного вклада — он ссудил денег доктору, который лишился лицензии и хотел создать новую практику, обслуживая тех, кому не хотелось со своими огнестрельными и ножевыми ранениями, сотрясениями и поломанными костями обращаться в больницы. Разумеется, такому бизнесу нужны лекарства, и Буббе пришлось найти поставщиков нелегальных «легальных» препаратов. Поставки шли из Канады, и даже при всем трепе об ужесточении пограничного режима после 11 сентября ему каждый месяц исправно доставляли дюжины тридцатигаллонных пакетов с таблетками. Пока что он не потерял ни одного груза.
Благодаря связям Буббы среди бездомных нам понадобилось минут двадцать, чтобы найти парня, подходившего под описание бомжа, укравшего мой ноутбук.
— А, Вебстер, что ли? — сказал посудомойщик в суповой кухне на Филдс-Корнер.
— Мелкий черный пацан, из телесериала девяностых? — уточнил Бубба. — Он-то нам на хрен сдался?
— Не, брат, уж точно не мелкий черный из телесериала. Мы ж теперь в две тысячи десятых живем, или тебе не сообщили? — скривился посудомойщик. — Вебстер белый, низенький такой, бородатый.
— Вот этот Вебстер нам и нужен, — сказал я.
— Не знаю, имя это у него или фамилия, но он спит где-то на Сидней, около…
— Не, он оттуда сегодня сдернул.
Снова гримаса. Для посудомойщика мужик явно был слишком чувствительным.
— На Сидней, рядом с Сэвин-Хилл-авеню?
— Не, я имел в виду другой конец, у Кресент.
— Тогда ни хрена ты не знаешь. Усек? Так что закрой варежку.
— Ага, — сказал Бубба. — Варежку закрой.
Он был слишком далеко, чтобы его пнуть, поэтому я заткнулся.
— Так вот, он там в конце Сидней живет, на пересечении с Бэй-стрит. Желтый дом, второй этаж, там еще кондер в окне, последний раз работал еще при Рейгане, выглядит так, будто скоро кому-нибудь на голову прилетит.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Мелкий черный пацан из сериала, — сказал он Буббе. — Не будь мне пятьдесят девять с половиной лет, я б тебе за такое жопу надрал. И основательно.
Глава 7
Дойдя до Сэвин-Хилл-авеню, Сидней-стрит становится Бэй-стрит и пролегает поверх туннеля метро. Примерно раз в пять минут весь квартал начинает ходить ходуном, когда под ним с грохотом проносится поезд. Бубба и я слышали уже пять таких вот грохотов, значит, проторчали в его «эскалейде» уже не меньше получаса.
Бубба не умеет и не любит сидеть на месте. Ему это напоминает о детских домах, приемных семьях и тюрьмах — местах, где он провел примерно половину своей жизни. Он уже поигрался с GPS-навигатором — вводил случайные адреса в разных городах, чтобы посмотреть, нет ли, случаем, в Амарилло, штат Техас, улицы под названием Пенис-стрит или не бродят ли туристы по Роговски-авеню в Торонто. Когда ему надоело искать несуществующие улицы в городах, куда он совершенно не стремился, он переключил свое внимание на радио. Поймав очередную станцию, он прислушивался с полминуты, после чего не то вздыхал, не то хрюкал и менял канал. Через какое-то время он достал из-под сиденья бутылку польской картофельной водки, глотнул. Предложил бутылку мне. Я отказался. Он пожал плечами, глотнул еще.