Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты
Шрифт:
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА
ВМЕСТО ПРОЛОГА
За окном бесновалась пурга. Где–то там, во тьме кромешной, с разбойничьим посвистом закручивались и налетали на стекло тугие снежные вихри. В холле было тепло, сумеречно и уютно. Поверхность стекла, словно широкое черное зеркало, отражала трепет каминного пламени. На деревянной стене тикали ходики — обыкновенное цифровое табло, оснащенное звуковым имитатором тиканья и ежечасного боя. Трещали поленья, пахло сосновой смолой.
Наслаждаясь уютом просторного кресла, покрытого медвежьей шкурой, Альбертас Грижас, вытянув
Знакомая с детства, но подзабытая в зрелые годы повесть “Вий” увлекала теперь не сюжетными перипетиями, но музыкальностью литературного ритма. Музыка в прозе. Были в ней и свои аллегро эмоциональной напряженности и адажио спадов. “Гроб грянулся на середине церкви… Сердце у философа билось, и пот катился градом; но, ободренный петушьим криком, он дочитывал быстрее листы которые должен был прочесть прежде”. Книга выпущена давно — одно из последних изданий на бумаге целлюлозного происхождения, — и было занятно при свете камина разглядывать моноплоскостные, с примитивной техникой озвучивания иллюстрации. Пейзажи, красивый и статный философ Хома, совершенно прелестная панночка–ведьма, “групповые портреты” каких–то оккультных существ — от преисполненных высокомерия демонов Тьмы до некротической нечисти рангом ниже…
Под потолком блеснула зарница.
— Телевизит разрешаю, — произнес Грижас обычную формулу для автоматики двусторонней видеосвязи.
Визитер не явился.
Грижас обвел глазами слабо освещенный пламенем камина холл, посмотрел в потолок; резные деревянные балки, казалось, подрагивали под натиском непогоды. В конце концов, кто–то мог ошибиться в выборе индекса абонента видеосвязи. Но в таких случаях телевизит отменяется вспышкой синего светосигнала. Ни визитера, ни вспышки. Грижас взглянул на розовые цифры часового табло и с сожалением отложил книгу — время позднее, без малого полночь. Взялся за подлокотники, собираясь покинуть кресло, да так и замер с открытым ртом и поднятыми бровями. Перед ним прямо из воздуха вылепилось рослое, широкоплечее привидение…
На первый взгляд это был классический средневековый фантом, от макушки до пят укутанный в белое. Неровные (сделанные, видимо, наспех) прорези для глаз несколько портили общее впечатление.
— Добрый вечер, — проговорил фантом на английском. Голос глухой, неприятно гундосый — будто от сильной простуды.
— Добрая полночь, — поправил Грижас. На русском. Из принципа. И, развлекаясь, добавил: — Милорд.
Двуязычная речь побудила к действию (в этих стенах, пожалуй, впервые) автоматику экспресс–переводчика. Было слышно, как лингверсор, шурша
— Прошу простить великодушно. В столь поздний час…
И в этот момент зазвучал имитатор часового боя: “Бам… бам… бам…” Полночь. Грижас с удовольствием ощутил себя атмосфере милого домашнего телеспектакля.
— Ничего, — сказал он. — Возникли вы даже чуть раньше срока, традиционного для некротических таинств. Приветствую вас в моем… гм… на моей охотничьей вилле. Садитесь. Присядьте там… э-э… у себя в преисподней.
— Спасибо, я постою. Поверьте, я чувствую неловкость…
— Пустое, сударь, пустое! — Беспечным взмахом руки Грижас поторопился смягчить ситуацию. — Меня как медика больше волнует ваш носоглоточный дефект. Надеюсь, не простудного характера?
— Нет, к медицине, это не имеет касательства. Зажатый пальцами нос — вот и все.
— Баба с возу — кобыле легче. — Прощупав взглядом белую фигуру гостя, Грижас спросил: — Балахон, сооруженный вами из постельного белья, и все другое наводят на мысль, что вопросы типа “с кем имею честь?” бесполезны, не так ли?
— Сожалею, но пусть мое имя останется в тайне. И пусть мой английский вас не смущает. Я вынужден камуфлировать свою речь неродным языком. Не надо, чтобы вы опознали мой голос.
Тройная мера предосторожности: искаженный “простудой” неродной язык в сочетании с переводом. Остроумно. Однако не слишком ли много для телеспектакля домашней режиссуры?..
Заинтригованный Грижас чувствовал: визитер до конца намерен упорствовать в этой игре. Тем любопытнее было бы попытаться его опознать. Полночный курьер потустороннего мира стоял спокойно и прямо — двухметровым белым столбом. Чей рост? Леонида Хабарова? Дениса Лапина? Егора Бакланова? Михайленко? Круглова?.. Здесь почти все такого же роста. По крайней мере более половины. На редкость рослый народ. Упрямый вдобавок. И с пресловутой сибирской амбицией. Сибирь — это, конечно, пуп Земли. Если не пуп Вселенной.
— Занятно, сударь, занятно… А если мне все же удастся вас опознать?
— Надеюсь, что нет. Сохраняя инкогнито, я оберегаю ваше спокойствие.
Грижас не сдержал улыбки. Гость добавил:
— Не надо, чтобы наш мимолетный контакт обернулся для вас чем–то вроде серьезного происшествия детективного свойства…
В словах визитера Грижас уловил намек. Суть намека осталась, правда, в тени, но почему–то вспомнилась загадочная, восьмилетней давности история с “чужаком” на борту “Лунной радуги”. Нет–нет да и вылезет эта колючка–воспоминание — ни к месту, ни ко времени. Бесполезная, как прошлогодний снег. Вылезет и кольнет в старую ранку неутоленного любопытства… Дьявол бы заарканил эту историю со всеми ее потрохами!
— Если у вас ко мне дело, милорд, дальновиднее было бы явиться с открытым забралом.
— Не уверен. — Визитер переступил с ноги на ногу, и складки экстравагантного одеяния колыхнулись. — Прошу и более того — рекомендую принять мою маскировку как должное. Тем самым вы избавляете себя от ненужного перерасхода интеллектуальной энергии, а меня от вполне вероятного выговора по служебной линии.
Это был деликатный, но достаточно откровенный нажим. Грижас прищурился:
— А, собственно, кому и чему вы служите?