Лунная радуга. Этажи(Повести)
Шрифт:
А в Стаса веры нет, хотя Стас и не заставлял меня гальюн драить, и не посылал на камбуз бачки мыть, и друзьями закадычными мы десять лет считались.
Еремей говорил, что Стас звонил, удивлялся, куда это я исчез… Но мне еще рано встречаться со Стасом. С ним нужно говорить серьезно и откровенно, как мужчина с мужчиной, а не лепетать и не оправдываться, точно самовольщик в комендатуре.
Ладно, подумаем…
Но вот куда вечер девать? Жаль, Еремей с Еленой Николаевной в Болшево укатили. Однажды и я ездил с ними туда, в Дом творчества кинематографистов на просмотр итальянской картины. Запомнилась мне
Миновав деревянный мостик, мы еще некоторое время ехали по дороге, некруто взбирающейся вверх, и потом свернули влево, под арку. По аллее скатились к двухэтажному каменному особняку, возле которого уже стояло несколько легковых машин.
Зрительный зал в Доме творчества кинематографистов невелик. Точнее — крошечный. Комната в полуподвальном помещении мест на пятьдесят. Уют. Мягкие кресла…
Показывали «Ночь» режиссера Микеланджело Антониони. Долго ожидали переводчицу. Наконец она приехала. В просмотровый зал хлынула публика. Каждый что-нибудь заранее оставлял в кресле: зажигалку, блокнот, листок бумаги и другую мелочь — и теперь смело садился на свое место. Елена Николаевна разговаривала с молодым, но уже успевшим ожиреть мужчиной в серой шерстяной рубашке. Он сидел, небрежно откинувшись в кресле, и лениво выталкивал слова, будто боялся, что их не успеют законспектировать. Это был преуспевший сценарист, фильмы которого на колхозную тематику хотя и не поднимали острых социальных проблем, но были милы и лиричны и нравились зрителям…
— Из всех Антониони я предпочитаю Феллини, — сказал преуспевший сценарист.
Елена Николаевна заспорила. Она сказала, что Антониони был в прошлом писателем и у него своя кинематографическая манера, отличная от неореалистов и от Феллини тоже.
Вероятно, в фильме было много личного. Герой — популярный писатель. У него деньги, слава, поклонники. Молодая, прекрасная жена. Но и писатель и его жена совершенно одиноки. Одиноки, хоть и живут вместе… Тема одиночества — страшная и холодная, как бездна, — пронизывает весь фильм. Там есть изумительная сцена в сумасшедшем доме, когда психически ненормальная девушка рафаэлевской красоты увлекает писателя в палату и предлагает ему себя. Сцена полна отчаяния и безысходности, граничащими с безумием…
Большую часть фильма заполняют эпизоды ночи. Высшее общество. Чем только не занимаются эти люди! И все они либо пусты, либо одиноки… На рассвете в туманном саду писатель и его жена, кажется, обретают друг друга… Что их сблизило? Одиночество. Так сближает случайных людей долгая, долгая дорога. Грустно…
Но не настолько, чтобы уходить из зала… В самый напряженный момент преуспевший сценарист поднялся и, шаркая подошвами, демонстративно пошел играть в бильярдную.
Суббота пропала!
Побродив по Москве, я поехал домой. И когда сошел с автобуса, то проходил мимо клуба. Услышал там музыку.
— Не тяни, а то оторвешь.
— У меня пригласительный билет, — соврал я.
Бородатый оказался философом:
— Билеты, как и все в жизни, невечны. Органические вещества умирают, неорганические разрушаются. Билеты аннулируются…
— Светлый ум… Тогда ответь, почему при одной и той же мощности двигатель с большим числом оборотов меньше двигателя с меньшим числом оборотов? — нахально спросил я.
Ошарашенный премудростью вопроса, бородатый уважительно посмотрел на меня. Пауза позволила одному из ребят весело заметить:
— Что, Колумб? Схлопотал по щекатурке!
— Надо подумать. Я не выдаю экспромтов. Экспромт — штука хорошая, но безответственная.
— Тоска, — поеживаясь, сказал я.
— Ступай в агитпункт. Развеселишься! — моментально среагировал Колумб.
Дружным хохотом ребята оценили его остроумие.
Опасный противник! Нужен немедленный ответ. И я… Я повернулся и пошел к двери, над которой, высвеченное лампочками, висело красное полотнище с надписью: «АГИТПУНКТ».
Вошел. Тишина. Длинный стол с газетами и журналами. А за другим столом — спиной ко мне — девушка. Она перегнулась над столом. И я вижу лишь юбку в клетку, капрон и туфли. Она не обращает внимания на то, что кто-то вошел. А я, рассматривая ее, говорю:
— Туземная молодежь просто недооценивает возможности агитпункта.
Девушка выпрямляется.
— Ксеня?! Простите…
На щеках у Ксени румянец. Глаза настороженные:
— Какими ветрами?
— В свободное время я работаю над повышением своего идейно-политического уровня.
— Я думала о вас совсем иначе.
— Я тоже… Это все потому, что слово «бригадир» — мужского рода… И вообще как здесь, на гражданке? Начальник в неслужебное время все же начальник или нет? Во флоте боцман — всегда начальник. А в увольнении еще страшнее…
На столе лежит выкройка. Ксеня переводила ее из журнала «Работница». Она сейчас очень миленькая, эта бригадирша. И прическа — первый класс!
— Нет, — серьезно отвечает Ксеня. — Я начальник только на стройке. А так мы с девчонками — подруги.
В шутках она разбирается меньше, чем в прическах. Ясно! Больше патетики.
— Вне работы вы просто девушка!
— Выходит, так, — улыбается Ксеня.
— Ну, если вы просто девушка, то разрешите задать вопрос: почему вы не на танцах?
— Я дежурная по агитпункту, до девяти часов…
— И еще один вопрос: можно вас проводить?
Она удивленно смотрит на меня своими большущими глазами и говорит словно про себя:
— Я думала о вас совсем иначе…
Снова лужи. Обходим их вместе. Небо чистое, безлунное. Только звезды. Ненадоедливые звезды. Хорошо идти с девчонкой. Просто хорошо. Только разговор у нас тяжеловатый. Не лирический, а на общественные темы.
Примерно такой.
— Конечно, возможности для культурной работы на стройке есть. Значит, комсомольская организация не проявляет инициативы. — Это я так умно говорю.
Ксеня объясняет:
— У Женьки опыта нет. Его первый год избрали.