Лунные грезы
Шрифт:
– Гай!
Гай де Шардонне устало поднял голову. Они заказали ужин: копченую лососину, дыню, седло барашка, спаржу, свежий хлеб, лучший в Лондоне, и вкусное несоленое деревенское масло. Но стоило Гаю услышать этот страдальческий голос, как у него мгновенно пропал аппетит. Как знакомо и давно надоело!
– Все кончено, не так ли?
Он долго бесстрастно разглядывал ее. Красивая, очаровательная, холеная женщина, прекрасно одетая, идеальная спутница…
Гай вздохнул:
– Как скажешь, cherie [5] .
Его
– Ты невозможен, – чуть хрипловато пожаловалась она и отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Не понимаю. Чем я тебе не угодила?
Гай сжал ее пальцы:
– Ты само совершенство.
– Ты не любишь меня, – простонала она, выдергивая руку.
– О Виктория…
Женщина прикусила губку:
– Знаю, Мучаюсь, как влюбленная школьница, но ничего не могу поделать. Это все ты, ты виноват! Ненавижу себя, но от этого не легче! Я влюблена в тебя. И стараюсь покорить. Чтобы ты был только моим.
5
Дорогая (фр).
Гай уставился на длинный ряд столиков, накрытых безупречно чистыми розовыми скатертями, сверкающих серебром и хрусталем, но тут же перевел тоскливый взгляд на реку. В темной воде играли причудливые отблески света. Если бы только он мог исчезнуть, затеряться в этих волнах, позволить неспешному течению нести его к морю…
– Гай, пожалуйста…
– Ты ведь знаешь, каков я, – спокойно, невыразительно пробормотал он. – Я с самого начала предупреждал, что влюбляться в меня опасно. И совершенно не желал этого.
– Слова…
Виктория беспомощно отмахнулась и, не докончив фразу, принялась нервно вертеть в пальцах серебряную солонку. Глаза подозрительно поблескивали.
– Если потребуешь, я оставлю Ричарда. Только скажи…
– Нет, – торопливо и резко перебил Гай. – Сколько раз повторять? О женитьбе не может быть и речи.
Женщина съежилась. По щекам медленно поползли слезы. Гай молча наблюдал за ней.
– Как ты жесток!
Гай пожал плечами:
– Во всяком случае, не намеренно. Я всего лишь сказал правду.
Он вдруг почувствовал, что смертельно устал и так измучен, что почти не в силах говорить. Все повторяется снова и снова. Доколе ему придется переживать эти мгновения, неизбежный третий акт плохой мелодрамы?
Гул голосов постепенно стихал, в зале будто потемнело.
– Тебе никто не нужен.
– Совершенно верно.
Он быстро встал, жестом велел официанту принести пальто Виктории и учтиво накинул ей на плечи легкую ткань из шерсти ламы. Виктория машинально поднялась. Гай взял ее под локоть, и она едва не отшатнулась от его прикосновения, безразличного, как удар мимоходом.
– Ты наблюдательна, Виктория. Мне действительно никто не нужен. Даже я сам.
Пустота в прозрачно-серых глазах казалась поистине леденящей. В ушах Виктории неожиданно зазвучал его голос, произносящий нежные слова в минуты страсти. Ласки этих длинных сильных пальцев, запах его кожи…
– Я обидела
– Нет, – с легким сожалением ответил он. – И не думай об этом, Виктория.
Ей почему-то стало легче, словно стальная змея, обвившая сердце, чуть разжала кольца. Он по-своему добр к ней. И она вовсе не теряет его. Потому что Гай никогда ей не принадлежал.
– Я буду скучать по тебе, Гай.
Он поднес к губам ее ладонь:
– И я тоже.
Провожая Викторию к выходу, Гай против всякой очевидности надеялся, что это окажется правдой. Он помог ей сесть в такси, ожидая, пока пройдет оцепенение, сковавшее душу. Как бы он хотел вновь почувствовать… но что? Боль, грусть, одиночество… все, что отпущено ему судьбой.
Такси исчезло в темноте. Виктория не оглянулась. Не махнула на прощание рукой. Гай попытался запечатлеть в памяти ее лицо, сохранить что-то теплое, человечное, отличавшее их отношения. Голубые глаза, очень красивые…
Он стоял, глядя в пустоту, не замечая главного швейцара, маячившего поблизости. Кажется, пошел снег.
«И никто, никто не может ранить меня», – с безнадежностью подумал Гай. Там, где он, всегда царит зима.
Гай немного поколебался, решая, не вернуться ли ему в номер. Нет. Сегодня он хочет презреть ее муки и собственное безразличие ко всему на свете. Хочет тепла, света и веселого общества. Иначе он, пожалуй, вообще забудет о том, что еще жив.
Глава 3
Громадная хрустальная люстра медленно потухла. Все разговоры мгновенно стихли, и воцарилась выжидательная тишина. Тьма опустилась на огромный алый с золотом зрительный зал. Лишь иногда кое-где сверкали бриллианты да слышался нервный кашель. Театр от партера до галерки был забит публикой.
Корри, сидевшая высоко, в одной из самых престижных, обитых красным плюшем лож, тихо удовлетворенно вздохнула, успев мимолетно пожалеть настоящего хозяина ложи, не позаботившегося явиться на премьеру. Билеты шли за двойную цену и были распроданы задолго до сегодняшней ночи. Но Корри сумела ловко воспользоваться его промахом. Конечно, билета у нее не было, но девушка с надменно-скучающим видом замешалась в толпу зрителей, возвращавшихся из театрального буфета, и быстро убедила капельдинера, что лучше будет пропустить эту высокомерную молодую леди в ложу, которая, если верить, была снята на ее имя, чем оскорбить юную аристократку неуместным подозрением.
И вот оркестр заиграл первые такты увертюры, бархатный занавес с бело-золотой королевской монограммой бесшумно раздвинулся. Корри мгновенно забыла о бесконечных минутах, проведенных в укромных уголках и дамской раздевалке, пока из зрительного зала доносились звуки волшебной музыки. Ничего, зато теперь она здесь! Когда публика расселась по местам, девушка в два счета нашла незанятую ложу, а остальное было легче легкого.
Огни рампы сверкали ярче драгоценностей, и если в душе еще оставались сомнения, сейчас они исчезли. Это ее мир. То место, где всегда, даже зимней ночью, сияет солнце.