Лунный удар
Шрифт:
— Кто эта Мария? Проститутка?
— Нет. Такая же негритянка, как другие. Они послушно принимают белых. Раз кафе в Либревиле закрыто, пришлось на этот вечер…
Было знойно, несмотря на ночную пору. Б других хижинах — полная тишина. Дверь же этой отворилась, в ней обрисовалась фигура голого негра. Отвесив беглый поклон, он растаял в густой тьме.
Тимар лишь впоследствии понял, что это был муж Марии, которого послали погулять, пока жена принимает гостей.
В хижине вспыхнула спичка, зажгли керосиновую лампу.
— Входите! —
Здесь было еще жарче, чем на дворе. Тошнотворный жар разгоряченных человеческих тел.
Женщина, зажигавшая лампу, умудрилась одной рукой укрепить на голом теле набедренную повязку, но Буйу сорвал ее и бросил в угол хижины.
— Сходи за своими сестрами. Да не забудь привести малышку.
Белые были здесь как дома, кроме, может быть, Маритена: тот держал себя менее развязно. В хижине стояли стол, два старых палубных шезлонга, дрянная раскладная кровать, еще хранившая вмятины и влажность от лежавших на ней тел.
Трое мужчин все же уселись на одеяло.
— Располагайтесь, дети мои!
Никогда еще, даже в полдень, Тимару не было так жарко. Ему казалось, что это нездоровый жар, жар лихорадки, жар больницы. Было физически противно прикасаться к чему-либо, даже к стенам. Он пристально смотрел на Маритена, который тоже оставался на ногах, не в глубине хижины.
— Это похуже Адели! — издали крикнул Жозефу Буйу. — Ну-ка, выпей! Тебе станет лучше…
По рукам ходил стакан и дошел до Тимара — один из трех стаканов. Их никто не подумал вымыть. Буйу держал в руке другой. Третий был у кривоглазого.
— За здоровье Адели!
Они пили чистый перно. Тимар проглотил его, не смея противостоять пяти мужчинам. Пил, зажав ноздри, — и стакан и вино были равно ему противны.
— Это очень шикарно делать вид, что ничего не понимаешь. Но когда все мы…
Несомненно, произошло бы столкновение, если бы в эту минуту не открылась дверь. Первой вошла Мария с покорной улыбкой на губах. За ней семенила негритянка, очень молоденькая, очень юная, и ее тут же облапил белый, сидевший ближе всех к входу.
Дальше все смешалось — хижина была недостаточно просторна, чтобы вместить всех находившихся в ней.
Одни наталкивались на других.
Негритянки почти ничего не говорили. Несколько не связанных между собою слов, обрывки недоговоренных фраз. Гораздо чаще они смеялись, и тогда видны были сверкающие белые зубы. Мария достала из-под матраца бутылку мятной настойки, и ее распили после перно.
— Что говорят в деревне о смерти Тома? — спросил кривой лесоруб, и всем на миг стало не по себе.
С трех черных лиц исчезла улыбка, исчезла приветливость, исчезла даже покорность. Женщины молчали и смотрели себе под ноги.
Но Буйу восстановил веселое настроение, закричав:
— Ладно, ладно! Что нам за дело до какого-то негра?
Ваше здоровье, дети мои! Знаете, что я предложу?
Как и во время обеда, люди переглянулись, и Тимар не сомневался, что сказанное Буйу имеет особое значение, что речь идет о каком-то заранее обдуманном плане.
— Минутку! Послушай, Мария. Сто франков, если ты где-нибудь откопаешь бутылку виски или что-нибудь в этом роде!
Она нашла требуемое — в этой деревне, где, казалось, все спят, где не слышно было ни малейшего шума или шепота и не видно света, но где во всех хижинах не могли не слышать, что происходит.
Обрывки фраз среди толкотни при посадке в машину. Под сырным деревом стояла негритянка, которую заметили лишь в последний миг.
— Влезай и ты!
Загремел стартер, затрещал двигатель, застонали рессоры, и уже ни слова нельзя было разобрать.
Тимар ничего не хотел видеть. Он упрямо вглядывался в вершины проносившихся мимо деревьев, чьи контуры рисовала луна. Машина шла по песку, и водитель без конца переключал скорости.
Жозефу сунули в руку бутылку виски, наполовину опорожненную, горячую, с липким горлышком. Он не мог пить, но сделал вид, будто пьет, и спирт лился ему на подбородок, на грудь.
— …раз мы все прошли…
Его томило мучительное нетерпение. Единственной мыслью было — подойти к Буйу, этой зверской роже, и потребовать объяснения. Это не могло быть правдой!
Это было немыслимо. Буйу вовсе не был любовником Адели, как не был кривоглазый, как не был…
Тимар испытал всю гамму чувств — от ярости до отчаяния, хотел потребовать, чтобы машину остановили и высадили его. Но, не имея понятия о том, где находится, волей-неволей вынужден был оставаться с другими до конца.
По его расчету, они проехали не меньше двадцати пяти километров. Грузовик кончил свой пробег на краю поляны, омываемой сбоку рекой. Общее возбуждение возобновилось. Раздались голоса, взрывы хохота.
— Бутылку! Не забудьте бутылку! — крикнула какая-то тень.
Тимар, сам того не заметив, остался возле грузовика один. Перед ним, в мелькании пятен тьмы и света, проходили тени, иногда — зигзагом, и слышно было шушуканье, перешептывание, судорожный смех.
В первой подошедшей к нему длинной фигуре Тимар узнал Маритена. Увидев его, тот смущенно пробормотал:
— Вы были здесь?.. Надо развлекаться…
Другая фигура, покороче и пошире, прохаживалась взад и вперед по поляне. Вдруг она приблизилась.
— Живо! В машину! Отколем штуку!
Это был Буйу. Появилась еще одна тень, потом две, три. За ними — негритянка.
— Один миг, малютка! Сперва — белые!
Мужчина полез в грузовик. Три женщины ждали своей очереди. Двигатель завелся.
— Гоп!
Машина рванула с места, женщины, крича, побежали сзади, пытаясь ухватиться за борт грузовика.