Луноход-1
Шрифт:
Возникло матерное слово. Сам не понял, как оно вырвалось.
День был выходной, все были в сборе. Слово висело перед нами, все уставились на него.
– Дикобразка, – поправил я себя. – Я так хотел сказать.
Папа подошел ко мне и легонько ударил по губам. Больше я на сестру не кричал, сразу плакал.
Мама усадила меня на колено:
– Ничего, ты научишься писать. Давай порисуем пока?
– Я девчонка?
– Нет, ты мальчик.
– Он девчонка! – засмеялась сестра.
Приснились огромные куклы. Я лежал в деревенском домике, каким его видел в сказках по телевизору. Большие злые куклы пили чай. Я зашевелился, начал подниматься на постели. Изображение
– Пряниками сыт не будешь.
– Да, нужно положить на хлеб ребенка.
– Хорошенькую девочку.
– Хорошеньку тепленьку белобрысую девоньку.
Не очень понимая их разговор, я попытался выбраться из кроватки. Одна из кукол заметила меня и облизалась:
– Какая здесь маленькая милашка!
– Ням-ням! – подхватила вторая.
– Ням!
С воплем я подскочил на своем кресле-кровати и из детской побежал в родительскую комнату, проходную. В Сибири мы называли их «зал». Я думал, что мама меня утешит и уложит между собой и папой. В зале я взобрался на их кровать и попробовал завернуться в одеяло. Меня тут же подняли в воздух.
– Тихо! – очень зло сказал папа.
– Ты что орешь? – сказала мама.
Папа быстро отнес меня на кухню. Не включая света, усадил на табурет и держал, пока я не успокоюсь и в темноте не разгляжу его лицо. Папа тоже был черно-белым. Его строгое имя «Игорь» было не сократить. В мамином «Ирина», или «Ира», тоже был звук «р-р». Даже сестру Олю можно было называть «Ольга», и это «га» в моем представлении, несмотря на дурацкие ассоциации, было подобием стержня. Но мое «ге», и особенно когда мама говорила «Евгеша», было признаком слабого человека, которому нет спасения. Мне нужна была лингвистическая опора. Волос отца было не видно, только лицо без очков, чужое лицо, и я сейчас понял, что его волосы – темные. Потому они и слились с ночью.
– Нельзя. Сестру разбудишь. Так нельзя, – сказал папа.
Он все же смягчился, видимо, поняв, как тяжело мне сдерживаться, чтобы молча плакать, а не рыдать в голос.
– Тихо, тихо. Все хорошо.
– Можно я посижу на кухне?
– Надо ложиться.
– Там куклы.
Папа отвел меня обратно и стоял в темноте некоторое время.
– Не надо елозить. Надо спать, – сказал он.
Я замер и старался не шевелиться весь остаток ночи. Моя сестра посапывала во сне. Это была самая первая бессонница. Зато родители оставили дверь открытой, мне было слышно, как они переговариваются шепотом. Кажется, даже свет в туалете включили для меня, и я видел его рассеянные остатки. Родители уже не злились, тихонько говорили о каких-то своих делах, пока опять не заснули, уже ненадолго, до раннего папиного будильника.
Часто я слышал фразу от взрослых: «Мне бы твои проблемы». Предполагалось, что настоящие проблемы у них. Ближе к отрочеству мне приоткрылась тайна: они часто говорят, не думая, и часто внаглую врут. Проблему взрослых меньше, не считая тех, что остались из детства. В остальном же быть взрослым – ерунда, легкотня!
Кто-то
Короче говоря, я ответил:
– А кто это?
– Ты че, дурак? – ответил мой собеседник и засмеялся.
За неделю до новогодних праздников нас расставили в круг с детьми из другой группы. Ольга Борисовна ходила и говорила:
– Возьмите за руку кого-то, кого вы не знаете, ребята! Пусть у вас появится новый друг, потому что это Новый год! Познакомьтесь с тем, кто стоит рядом, улыбнитесь ему!
– Старый друг лучше новых двух!
– В Новый год случаются чудеса, Карлов.
Я боялся Ольги Борисовны. У нее было имя, каку моей сестры. У нее было отчество, каку Пугачёвой. Было видно, что это сильная женщина. А главное – у нее были темные волосы. У моей сестры тоже были темные волосы, и я считал всех шатенок и брюнеток женщинами уродливыми, сильными, хитрыми и злыми. Сестра всегда съедала свою сладость быстрее меня и просила поделиться с ней. Если я не хотел, она льстила, становилась нежной. Мне было неловко, хотел избавить ее от необходимости так себя вести. «В следующий раз, – объясняла она, – ты съешь свое быстрее, а я поделюсь с тобой. Не могу же я снова тебя обмануть?» Каждый раз попадался на эту удочку, хотелось дать шанс, и от воспитательницы, тоже Ольги, да еще и Борисовны, ожидал подобной разводки когда-нибудь.
Обведя меня вокруг пальца, как мне представлялось, Ольга Борисовна засмеется, как Пугачёва в песне «Арлекино». С ней – полное подчинение, не позволял себе никаких вольностей.
С одной стороны меня взяла за руку девочка в платье. Она улыбнулась мне. С другой стороны был пучеглазый пацан.
– Нужно крикнуть! Давайте все вместе! Де-душ-ка!
Все подхватили и стали звать Деда Мороза. Вышла воспитательница чужой группы, крупная женщина с толстым лицом.
Дети завизжали.
– Это… это же ваша воспитательница?! – сказал я милой девочке. – Посмотри. Посмотри, ваша.
Девочка отдернула руку и смерила меня взглядом, как дурачка больного.
Воспитательница в костюме Деда Мороза доставала из мешка конфеты и раздавала нам. Конфету я взял с радостью, но так и не понял, почему все называют ее Дедом Морозом.
Дома родители устроили нам с сестрой сюрприз. Папа вышел на лестницу и вернулся с каким-то мужчиной. Мужчина покачивался от усталости, но в глазах его были огоньки. Он пил шампанское, догадался я. На мужчине был такой же костюм, но синий, а не красный.
– Что надо сказать? – шепнула мама.
– Здравствуй, Дедушка Мороз, – подсказала сестра.
Ей уже было лет десять. Она косилась на меня, кажется, наслаждаясь моим замешательством.
– Здравствуйте, – сказал я.
– Дедушку Мороза называют на «ты»! Повторяй! «Здравствуй, дедушка».
Я не мог сказать «ты» незнакомцу. Когда он ушел, я спросил у мамы:
– Дедов Морозов много или он один?
Она даже задумалась.
– Он один, настоящий. Но мы можем попросить его помощников нас поздравить.