Lurk
Шрифт:
— Что мы делаем? — Стайлз отпустил ее и кинулся к витринам с выпивкой. Он разбил одну витрину быстрым и молниеносным ударом, достал две бутылки и повернулся к девушке. За дверью слышались шаги и лай собаки. — Мы попадем в тюрьму, Стайлз!
Она испугана, она ошарашена, а Стайлз быстро вручает ей одну бутылку и вновь хватает ее за руку.
Когда они вновь выбегает на улицу, то Лидия ожидает увидеть чуть ли не осаду, но лишь один мужик выходит из дома и направляется к ним. Стилински заливается смехом, сжимает запястье девушки сильнее, и они бросаются вдоль по улице. Ноги от танцев и долгой ходьбы устали, но Лидия бежит за Стайлзом, постоянно оглядываясь, ожидая,
Они заворачивают за угол, Стайлз припечатывает девушку к стене, прижимается к ней вплотную и закрывает ей рот ладонью, вслушиваясь в посторонние звуки.
Лидия смотрит на парня, пытаясь увидеть в нем хоть капли прежнего Стайлза, но не может, потому что перед ней стоит совершенно другой человек. Этот незнакомец не боится идти на крайности, он привлекателен, но его привлекательность причиняет боль. Он уверен в себе, но уничтожает уверенность Лидии. Он надежен, но испорчен, верен, но опасен, дорог, но… недоступен.
В эту секунду, пока Стайлз вслушивался, пытаются ли их догнать, Лидия понимала, какой она была для него все эти годы. Недоступной, недосягаемой, непостижимой. Они будто поменялись местами. И теперь Лидию сокрушило сожаление, потому что она хотела бы все исправить, но не могла. Стайлз придавливал ее своим телом к стене в каком-то безлюдном закоулке, но по-прежнему не распускал руки, и даже сейчас, когда она готова была легко поддаться ему, он все равно соблюдал дистанцию.
Она касается его запястья и аккуратно убирает руку. Прислушиваться не зачем — их бы уже давно догнали, если бы преследовали. Они смотрят друг другу в глаза как-то по-новому, потому что познакомились по-настоящему только сейчас. Обращение Скотта лишь сплотило их, но как такового знакомства не было. А теперь, теперь они узнали друг друга по-настоящему, пусть Стайлз и изменился до неузнаваемости.
Он понимает, о чем они думают, они возвращаются на улицу и идут уже не держась за руки, наслаждаясь обрушившейся на них тишиной. Только счас оба вспоминают о стае, но решают, что возвращаться поздно — уже около двенадцати ночи, наверное, все разошлись, а если нет, то собираются расходиться.
— Я все равно не понимаю, — Стайлз испытывает едва ощутимое чувство дежа вю и мимолетно вспоминает о Малии. — В чем суть этого? В чем… смысл побегов, выпивки, этих… грязных танцев?
Стайлз открывает свою бутылку, но из-за темноты, Лидия не может разобрать, что это. Для себя она решает — хватит. Больше пить не будет. Это Стайлз трезвеет слишком быстро. А ей достаточно на сегодня.
— Смысл в том, чтобы наслаждаться молодостью, Лидия. Косячить по полной пограмме, совершать глупые подростковые поступки, пробовать то, что хочется, и бросать то, что надоело.
Ей больно от этих слова, а на языке так и вертится вопрос, который она все никак не решится задать. Неужели он ее тоже решил бросить? Как какую-то привычку? Мартин очень надеется, что Стайлз услышит ее мысли и ответит на них, но он продолжает говорить.
— Мы молоды, Лидия. Мы не только за сверхъестественной дрянью должны гоняться. Мы ведь можем… жить для себя.
— Но это же путь саморазрушения! — она останавливается, заставляя остановиться и его. Стайлз идет на этот компромисс — медленно оборачивается и концертирует на девушке
— Как говорил один гений: «Возможно, самосовершенствование — это не все. Возможно, саморазрушение гораздо важнее».
Лидия сжала зубы.
— Так вот в чем дело?! Кира тебя этой паланиковской дрянью нашпиговала как свинцом!
Стайлз улыбнулся и подошел к девушке, внимательно оглядев ее с ног до головы. Тем самым раздевающим взглядом. Взглядом, который бы она хотела, чтобы он на нее смотрел. Но ее желания давно не совпадают с реальностью. Вернее, не всегда совпадают.
— Ты думаешь, это все влияние Киры?
— Да, я думаю именно так! Потому что до нее ты не нюхал эту дрянь, и не курил паршивые сигареты, и не вел себя как последний мудак! — она глядела на него внимательно, гневно выплевывая каждое слово, но понимая, что если не выговорится сейчас, то уже никогда не сможет этого сделать. — Ты можешь, конечно, ошиваться в этих дешевых притонах, сколько угодно, но это совсем не тот идеал гедонизма, который тебе пропагандирует твоя мерзкая, отвратительная, лесбийская Кира! Она разрушает тебя, а тебе кажется, будто она дарит свободу! Свобода — не разрушение!
— Но и не совершенствование, — спокойно он перебивает ее, словно снова становясь прежним Стайлзом. Однако Лидия понимает: она видит то, что хочет видеть. Прежнего Стайлза больше не существует. Все это лишь иллюзии. — Я больше не буду тем пай-мальчиком, каким ты хочешь, чтобы я был. Я не нравился тебе, когда был положительным до мозга костей, и плохим я тебе тоже не нравлю…
— Будь плохим, — она делает шаг вперед и сникает до шепота. Она намеренно выпускает бутылку из рук, и та разбивается об асфальт. К их ногам кровью подтекает спиртное. — Будь плохим или хорошим, только… Только вернись в стаю, без тебя она рассыпается на части.
— Так все дело в стае? — спрашивает он, обнажая свои истинные к ней чувства. Лидия боится сделать еще один шаг ему навстречу, но хочет сделать его. Потому что если не сделает — то окончательно потеряет все возможности.
— И я тоже, — на вдохе произносит она и задерживает дыхание, а потом выдыхает: — рассыпаюсь без тебя на части.
Она смотрит в его глаза так пристально, словно боится упустить хоть один оттенок, и отчего-то чувствует неловкость. Во взгляде Стайлза — неверие и… облегчение. Он оглядывает девушку прежним, родным взглядом, а потом подходит к ней и привлекает к себе, впервые решаясь поцеловать ее. До этого он думал об этом, конечно же, как и любой другой парень, но никогда не решался воплотить эту мечту в реальность. А теперь бутылка выскользнула из его рук, но в его руках оказалось нечто гораздо более ценное — оказалась Лидия. И она обняла его в ответ, прильнула к нему, ответила ему с нежностью и… бешеной отдачей. Она была его. Целиком и полностью. И ее поцелуи отличались от поцелуев Малии или Киры, и ее объятия были нежнее, чем объятия других девушек.
Вот она его, вот она с ним, но почему же так… спокойно? Почему сердце не выпрыгивает из груди?
Потому что он добился ее не сейчас, а намного раньше. Еще в тот день, когда она ворвалась в его дом и заснула рядом с ним.
Он медленно отстраняется и внимательно смотрит в ее глаза, пытаясь найти подвох, но не может. Честно? Он впервые не знает, что ему дальше делать.
— Ты можешь идти, — произносит он, не зная, почему говорит эти слова, но чувствуя, что хочет и сказать. — Тебе лучше уйти. Я хочу побыть один.