Лужайки, где пляшут скворечники (сборник)

Крапивин Владислав Петрович

Шипучее старохельтское нетерпеливо запузырилось в походных оловянных кружках.

— Кирасиры, прошу внимания… — голос полковника был негромок и значителен. — В подобных случаях следует пить вначале за успех кампании. Но я, сломавши ритуал, хочу предложить: поднимем прежде всего тост за самого юного нашего собрата и… за то, что судьба подарила нам такое предприятие… Вива, герцог!

— Вива! — гаркнули офицеры и унтеры. Но не пили, смотрели на мальчика. И он понял, что надо что-то сказать.

— Я… господа, благодарен

вам за то, что вы делаете для нашей страны. И рад, что я с вами… Спасибо…

— Вива! — крикнули снова и застучали о доски опустев­шими кружками. Мальчик сделал глоток, чихнул. Признался Реаду:

— В носу чешется, как от лимонада. Сказал он негромко, но услышали все. Засмеялись, одна­ко, ничуть не обидно. Засмеялся и Максим.

— Ничего, товарищ, привыкнете, — баском пообещал корнет Гарский. — Без умения пить старохельтское нет кон­ного гвардейца.

— Однако же, спешить не следует, — заметил Реад. — Умение это придет само собой, и, право же, оно не самое главное в воинском деле.

Корнет Гарский покраснел и хотел запальчиво ответить барону, но общий шумный разговор помешал этому. Пришло время выпить наконец за успех похода, и налили всем, кроме Максима — у него и так оставалась полная чарка.

Потом Гарский и молодой капрал Гох ушли сменить ча­совых, и обед продолжался еще около получаса — с тостами, беседой и смехом, которые со стороны могли бы казаться вовсе беззаботными.

Вскоре, однако, пришло время труда и тревоги. Быстро были свернуты палатки, разобраны столы, упакованы посте­ли. Имущество уложили на две легкие фуры. На них же пору­чик Дель-Сом и капрал Гох установили большие скоро­стрельные ружья на коленчатых ногах — похожие на вели­канских кузнечиков. Через час все было готово к пути, стал на поляне строй, два десятка всадников. Несмотря даже на пыльно-маскировочный цвет мундиров и касок, угадывалась в кавалеристах гвардейская стать. И вороные лошади были — загляденье. Крупные, поджарые, с красивыми, как у чугун­ных лошадей-памятников, головами. Одинаково годные для парадов, для походов и неудержимых атак.

Лишь под Максимом была темно-гнедая лошадка горной породы. Она едва ли вписалась бы в церемониальный строй на дворцовом плацу, но сейчас была для мальчика в самый раз — небольшая, под стать всаднику, спокойная. И, пожа­луй, повыносливее черных кирасирских жеребцов и кобыл.

…Близко к вечеру пришли в деревушку Кабаны, за ней начинались поросшие мелколесной чащей склоны. Там — горные дороги и откосы, негодные для колес. Распрягли ло­шадей, навьючили на них самую нужную кладь, остальное же вместе с фурами отдали многословному и услужливому дере­венскому старосте — в обмен на запас вяленого мяса и обе­щание молчать про кирасир и про их желание идти к Совино­му урочищу.

Староста клялся в молчании с таким рвением, что ясно было всякому: скоро не только люди во всей округе, но даже звери и птицы будут знать про всадников и про все их пла­ны… Того и требовалось. Мили через три, уже в сумерках, свернули

с дороги, ведущей к Совиному урочищу, круто на запад. В тесный распадок. По нему путь вел к перевалу Гор­ный Лис, от которого до границы было четыре конных пере­хода (если, конечно, не будет по дороге препятствий).

Вскоре разбили тихий бивак с незаметным, в яме спря­танным костром. Трое, передернув затворы, ушли во тьму — в караул.

В котелках разогрели мясо и походный напиток, похожий на солоноватое какао, — чаку. Поужинали под короткую и негромкую, в треть голоса, беседу. Палатки не ставили — где уж тут среди скальных зубьев и непролазных кустов. Раската­ли их на траве, улеглись под шинелями. Ночь пришла зябкая, но звездная, не обещающая ненастья.

Капрал Дзыга стянул с мальчика узкие сапоги («Да не надо, Филипп, я сам…» — «Нет уж, позволь, голубчик, я на то поставлен…»). Он укрыл Максима своей шинелью, от кото­рой пахло шерстью и дымом. Дымом пахло и от погасшего костра. А еще стоял в воздухе горький запах коры здешнего низкорослого дубняка. Все, кто лег, тихо дышали, не было разговоров. Не поймешь, спят или не спят. В темноте топта­лись стреноженные кони, журчал недалекий ручей.

Сквозь черную листву мигали звезды. Максим смотрел на это мигание и вновь печально удивлялся, как обходится с людьми судьба.

Две недели назад он и подумать не мог, что с ним случит­ся такое. Поход, ночь, опасность, лошади. Настоящий ка­рабин и сабля у изголовья. Тайная дорога… Суб-корнет…

Производство в гвардейские офицеры произошло без всякой торжественности, в кабинете полковника Глана при штаб-квартире черных кирасир, в городке Серая Крепость. Были при этом, кроме полковника и Максима, барон Реад, рыжий полковой писарь и профессор Май-Стерлинг — учи­тель и гувернер, доставивший мальчика в полк.

Максим был еще, конечно, без формы, в костюмчике школьника, в круглой соломенной шляпе с коричневой лен­той — знаком столичной гимназии. Впрочем, шляпу он те­перь почтительно держал в опущенной руке. Тем не менее полковник встал перед мальчиком официально, почти навы­тяжку.

— Рад поздравить вас, в… господин… Максим Шмель, со вступлением в наше полковое братство. Волею его королев­ского высочества командирам гвардейских полков дано право присваивать младшие офицерские звания каждому, кого они сочтут достойным. Поэтому отныне вы суб-корнет черных кирасир — любимого полка Великого герцога… чья память всегда в наших сердцах.

— Благодарю, полковник… виноват, господин пол­ковник. — Мальчик помнил, как следует себя вести в данных обстоятельствах. Пожалуй, он только слишком часто трогал на щеке под ухом родинку, похожую на маленькую восьмер­ку — два круглых бугорка, сросшиеся краями. Родинка была припудрена и все же заметна. Волнуясь, Максим шевелил ее мизинцем. Это беспокоило гувернера. Он что-то сказал мальчику на ухо. Тот замигал, как первоклассник, пойман­ный за ковырянием в носу.

Полковник прервал неприятное: