Лужайки, где пляшут скворечники (сборник)
Шрифт:
Победители не стали глумиться над погибшими. По приказу «вождя нации» Михала Дай-Кордона защитников дворца под ружейный салют закопали в общей могиле на главном столичном кладбище, а то, что осталось от герцога, погребли в склепе Хельтской династии. Но сразу после этого «знающие истину» объявили власть Великих герцогов низложенной навечно, и в Большом Хельте провозглашена была Всенародная Республика.
Расцвету счастья в новом государстве мешали две причины. Во-первых, несознательная часть народа не хотела жить в республике своего имени и продолжала сопротивляться доблестной армии Дай-Кордона. Во-вторых,
О наследнике говорили всякое. И то, что прячется в горных джунглях Дан-Катара, и то, что все-таки сумел переплыть залив и сейчас на пути в столицу Сонноры. И даже то, что погиб в стычке с «горными духами». Но это были слухи, а правду знали немногие. И даже те, кто знал, учтиво делали вид, что им ничего не ведомо. По-прежнему обращались к мальчику «суб-корнет» или просто «Максим». Ибо сказано было, что их попечению вверен гимназист Шмель, сын давнего друга полковника Глана, артиллерийского майора Шмеля, погибшего весной в бою с мятежниками. Мальчика у матери не стало еще раньше, вот и определили сироту к черным кирасирам. Правда, теперь уже Максиму не пудрили под ухом похожую на восьмерку родинку — ту, что помнил каждый, кто видел юного герцога Дениса лично или на больших фотопортретах. Чего притворяться перед своими! Да и до пудры ли на трудном горном пути…
А путь и правда был труден. Гораздо тяжелее, чем думалось вначале. Несколько раз от неожиданных ливней вздувались горные речки и перекрывали дорогу. Однажды на сланцевой осыпи заскользили две вьючные лошади и ухнули со стосаженного обрыва — вместе с частью продовольствия и медикаментами. Пришлось сокращать рацион и надеяться, что обойдется без серьезных ранений.
Двигались по горным дорогам уже неделю. То верхом, то с лошадьми на поводу. Путь был однообразен и, кажется, бесконечен. Воздух полон запаха горькой коры. Этот запах навечно впитался в форменное сукно и попоны. Короткий отдых давали только остановки в горных деревушках: можно было купить молока и свежего хлеба. В этих же деревушках узнавали, что следом за кирасирами, на расстоянии одного перехода, движется полусотня горной конницы мятежников. Откуда это знали крестьяне, было непонятно. Может быть, здесь, в горах, действовал какой-то особый тайный телеграф.
Мальчик Максим был по-прежнему немногословен и застенчив. Не жаловался, только осунулся и потемнел лицом. Но каждое утро старательно умывался ледяной горной водой — ординарец Филипп поливал ему из котелка. Остальные офицеры тщательно брились — тоже без теплой воды и с плохо выстиранными в ручьях полотенцами. Все стали сдержаны и очень учтивы друг с другом. Потому что вместе с усталостью копилось раздражение — дай ему прорваться, и недалеко до стычки.
Один раз такое случилось между корнетом Гарским и подпоручиком Радичем. На глазах у всех прочих. Уговоры о примирении оказались напрасны, уже сверкнули вынутые сабли.
— Господа, одумайтесь, — последний раз проговорил барон Реад. Без всякой пользы. Более ничего не препятствовало дуэлянтам, ибо вмешательство противоречило гвардейскому кодексу.
Максим широко раскрыл глаза и закусил губу. Корнет Виктор Гарский, ставший в позицию, вдруг оглянулся на мальчика.
— Попросите суб-корнета
Тогда тихо, но решительно суб-корнет Шмель сказал:
— Прекратите, господа. Я… очень прошу.
Сабли дрогнули. Подпоручик Радич первый правильно оценил сказанное и кинул клинок в ножны.
— Воля вашего в… ваше слово — закон, суб-корнет.
И все сделали вид, что происшедшее — шутка. Кроме полковника, который лишь сейчас подоспел к месту действия и вмиг разобрался в случившемся.
Изменивши обычной сдержанности, полковник Глан наорал на «этих растопыривших перья петухов», поставил их по струнке.
— Вы ведете себя как сопливые школяры, не поделившие промокашку! Забыли, кто вы и какая у вас задача? Срам! При повторении подобного будете разжалованы в рядовые! Помните, что в походных условиях у меня есть право на такой шаг. По крайней мере, до решения Всегвардейского офицерского суда, который сделает окончательные выводы… А теперь приказываю немедленно позабыть глупую стычку и помириться! Протяните руки…
Глядя в землю, корнет и подпоручик сунули друг другу ладони и разошлись. Этот случай разбил на какое-то время однообразие похода. Уже через полчаса все вспоминали о нем со смехом. Лишь Максим держался в сторонке. Сидел на валуне у края поляны, где остановились на привал, отвернулся к зарослям шиповника, сгорбился неприкаянно. Ротмистр Реад мягко подошел к мальчику со спины.
— Примите мои поздравления… суб-корнет. Ваша решительность спасла, возможно, жизнь кому-то из этих офицеров…
Максим, не поворачивая лица, шевельнул плечами. Реад встал сбоку, нагнулся.
— Ну, право же… Максим… Я понимаю, вас расстроило это нелепое происшествие, но… зачем уж так… Возьмите мой платок. Он почти чистый.
— У меня свой… тоже почти… — И Максим шмыгнул носом. Мятой тряпицей мазнул по щекам. — Барон… не говорите никому про… это. Ладно?
— Слово чести. Хотя что здесь особенного? Ведь причина ваших слез не страх…
— Именно страх… — Максим опять шмыгнул ноздрей. — Я испугался, что они порубят друг друга…
— Это не тот страх, которого следует стыдиться. Впрочем, я дал слово…
Эти слезы не были у Максима единственными. Однажды ночью Реад растолкал капрала Дзыгу.
— Филипп, встань. Только тихо… Мне показалось, что мальчик всхлипывает. Или во сне, или… так. Пойди и взгляни, тебя он стесняется меньше… Филипп вернулся к Реаду через полчаса — тот был в ближнем карауле у чуть заметного костерка.
— Ну что? Уж не заболел ли?
— Нет, слава Господу…
— Тогда что? Может быть, обиделся, что не назначили в ночной секрет?
— Не то, господин барон. Просто дитя еще. Замаялся, затосковал по дому. А особо горько — по матушке…
— Так успокой, ты же умеешь…
— Пробовал. Да в полной мере как тут успокоишь…
— Ну как… Скажи, что осталось еще немного. Скоро будете мамой…
— Кабы все так просто, — вздохнул капрал.
— Ты, я вижу, тоже измотался изрядно. Не веришь, что дойдем?
— Да не то… Виноват, господин барон, сильно разговорчив я стал к старости, не судите…
— Все мы стареем, Филипп. Ладно, ступай…