Львиная охота
Шрифт:
– Хорошие люди часто становятся долгожителями, - нейтрально ответил я, а сам подумал...
Владимир Ильич дожил почти до ста лет, подумал я. Что да, то да. Но был ли он хорошим человеком? Это совершенно неважно, как неважно и то, был ли он плохим человеком. Подобные малозначащие слова теряют остатки смысла, когда вспоминаешь о результатах его векового труда...
Возможно, я бы еще что-то сказал, прежде чем удалиться, возможно, мне что-то ответили бы, но тут с неба слаженно упали микролеты класса "колибри" - три аппарата, три точки, образовавшие равносторонний треугольник, - и в центре этой фигуры оказался наш лоток. С кожаных сидений поспрыгивали пилоты в костюмах и галстуках.
– Это за мной, - всхлипнул продавец, посерев лицом. Он схватил со стола электронный блокнот и выдрал дрожащими руками оптический шар из гнезда. Блокнот умер мгновенно, без мучений. Шар был брошен на асфальт и раздавлен каблуком - в крошево: мальчик наивно полагал, будто этаким образом что-то уничтожает. Не подозревал, бедняга, что опытный эксперт прочтет всю его информацию не то что с осколков - с пыли.
Когда к нам подошли, он торопливо собирался, бросая газеты и журналы на пневмотележку. Однако ему сказали: "Да вы не волнуйтесь", а мне сказали: "Ну ты, спокойно!", а потом ему сказали: "Счастливо оставаться", а мне сказали: "Добро пожаловать", и я понял, что впервые за несколько минувших часов у меня есть хоть какой-то план действий.
Подошедшие, увы, не представились.
– Не могу идти, сандалий порвался, - поспешил я заговорить - прежде, чем в воздухе мелькнут наручники.
Один непроизвольно посмотрел вниз, и этого было достаточно, чтобы я его выключил. С двумя другими дело обстояло сложнее, они сразу отскочили зубы стиснуты, разрядники наизготовку, - но из "кузнечика" высунулся некто и каркнул что было сил: "Не стрелять!" Очевидно, это был старший, ответственный за операцию. Я и сам догадывался, что стрелять они не станут ни при каком раскладе, разве что ампулой со слонобоем, да и то сомнительно, ибо номер ячейки в неведомой камере хранения был только в моей голове. Как моя драгоценная голова отреагирует на слонобой, особенно после утренней нейроволновой атаки? Рисковать они не могли, вряд ли им годился для беседы клинический идиот. И я пошел.
Это была непростая работа, но все же легче, чем в Шарм-эль-Шейхе. После Шарм-эль-Шейха никакая работа не покажется трудной. Было даже любопытно, каким образом эти двое меня остановят, и вскоре ответ был получен - в виде разодранной на мне рубашки. Одному я сломал руку, второй поймал зубами собственный разрядник, а слева набегал еще кто-то, и справа еще кто-то, и оба неудачно упали, и потом, уже за моей спиной, долго пытались подняться. Меня трудно остановить, если я куда-то иду. Сандалии мешали: их я сбросил; лохмотья, оставшиеся от рубашки, осыпались сами. Сказать, что план действий был прост, значит ничего не сказать - он был единственно возможен. Знал я их методы, сам не раз брал таких мерзавцев, какого сделали нынче из меня. Бежать куда-либо в сторону, прорываться, прятаться было глупо, кольцо вокруг наверняка уже замкнулось. Интересно, думал я, нашли они что-нибудь в вокзальных камерах хранения? Или это вовсе не ОНИ вздумали сейчас меня похитить? Тогда кто?
Сзади и сбоку мчалось подкрепление, которое явно запаздывало. Я двигался прямо на "кузнечик", одолевая плотный, как стена, воздух. Вертолет крутил лопастями с видимой неохотой, однако эта вялость была обманчива: аппарат с импульсным взлетом исчезает с места практически мгновенно. Лишь бы пилот не ударился в панику, молил я, лишь бы не нажал на кнопочку. Навстречу мне вылезал старший, надсаживая голосовые связки: "Стой, дурак, полиция!" Он был такая же полиция, как я - культовый писатель,
Управляться с разными типами летательных аппаратов нас учили еще на первом курсе разведшколы. Мне, бывшему космопроходцу, было это не сложнее, чем отфокусировать плазменную ловушку маршевого двигателя. Я включил пневмоускоритель и взял рычаг на себя. Небо резко придвинулось, уши заложило, город остался глубоко внизу. Мгновенно сориентировавшись, я пошел обратно к земле, превращая параболу в спираль. Вряд ли кто-то успел полюбоваться моим полетом и, тем более, "схватить за хвост" траекторию посадки. Вот тебе и львиная охота, весело думал я, вспоминая отчего-то ведьмочку с пляжа. На вертолетах, красота. Делакруа новой эпохи. А шкура-то старого льва, оказывается, еще в цене, в цене...
Куда летим? В Академию, безмятежно мыслилось мне, куда же еще. Что за холм образовался на ровном месте, что за кочка такая?
Я сел на набережной, возле конечной станции фуникулера. Дом Русского Фудзиямы прятался метрах в тридцати - среди шелковицы и диких абрикосов. Видна была только стеклянная башенка, откуда старец любил смотреть на звезды, и был виден фрагмент высокого крыльца, ступеньки которого спускались прямо к мозаичной мостовой. Подножье Горы. Смелее, это же Учитель, подбадривал я сам себя. Если не сейчас, то когда? Дадут ли мне такую возможность позже?
Я спрыгнул на мостовую и сразу увидел Вячеславина со Стайковым. Братья-писатели стояли у парапета, опираясь локтями о гранит, и смотрели вниз, на купающихся. Меня они не замечали. Я подошел, промокая носовым платком ссадину на плече (один из падающих бойцов проехался по мне своей кобурой). Ссадина слегка кровоточила.
– А я просто хотел его навестить, - цедил сквозь зубы трезвый Вячеславин.
– И всё, понимаешь? Всё! Не прощаться, не салютовать у гроба! Или ты тоже думаешь, как и эти ваши классики с современниками, что русский медведь уполз в берлогу умирать?
– Ты прекрасно знаешь, во что я ставлю мнение генералов от литературы, - отвечал Стайков напряженным голосом.
– Но ты никогда не задавал себе вопрос, зачем он здесь?
Судя по всему, сложный был у них разговор.
– Избушка, избушка, - позвал я, - повернись к морю задом, ко мне передом.
Они мельком глянули на меня.
– Откуда ты такой?
– равнодушно спросил Вячеславин.
– Из морской пены.
– Я же тебя просил, не надо к нему сегодня.
– Не было такого, - возразил я.
– Открою страшную тайну. В этом мире вообще ничего не было и нет, кроме моих больных фантазий.
Лазар Стайков молчал. Теперь он смотрел не на море, а на крыльцо, ведущее в дом РФ.
– Ты от местного психиатра, что ли?
– посочувствовал мне Иван.
– Нет, одна знакомая богиня рассказала.
– Все мираж, в том числе одежда, - задумчиво произнес Стайков. Очевидно, он имел в виду мой внешний вид.
– Послушай, Джованни, мы не договорили. Так почему, по-твоему, Дим-Дим здесь поселился?
– Дим-Дим - в Дим-Доме...
– усмехнулся Вячеславин.
– Не надо усложнять, Елизарус. Во-первых, он привык жить вне России, во вторых, ответ ясен. Он спрятался от мира. В том числе от нас, между прочим. Написал все, что мог и что хотел, и теперь думает, что сказать людям ему больше нечего. Разве не для того мы здесь, чтобы переубедить его?