Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
Беренгария постаралась скрыть печаль, потому как даже краткий опыт семейной жизни научил ее, что мужчины терпеть не могут, когда их жалеют. На подушке лежали несколько медно-рыжих волосков, и она попыталась смахнуть их, пока он не заметил, памятуя предупреждение Джоанны о его тщеславии. Но добилась только того, что привлекла к ним внимание Ричарда.
— Странно, — промолвил он. — Генрих говорил, что начал терять волосы месяца два спустя после болезни. Интересно, почему у меня это началось так рано?
Ее удивило, что говорил Ричард совершенно спокойно.
— Так тебя не беспокоит то, что...
— Ну, обеспокоит, если они не вырастут снова, — с улыбкой отозвался король. — Если честно, я не был бы счастлив, случись это перед важным событием вроде моей коронации или нашей свадьбы. Сомневаюсь, что корона выглядела бы на мне достаточно внушительно, будь я лыс как яйцо. Но если уже мне предстоит лишиться волос, то лучшего времени, чем сейчас, просто не придумать. В ходе кампании у меня едва ли найдется минута посмотреться в зеркало.
Тут он рассмеялся, словно вспомнил что-то.
— У солдат много грехов, но тщеславие не входит в их число. Да и откуда ему взяться: с какой стати человек станет переживать о потере волос, когда в любой момент может потерять голову?
Ричард слишком поздно заметил тревогу в глазах жены и поспешил отвлечь ее мысли от опасностей.
— Женщине тяжело представить себе войну, Беренгуэла. На ней мы ведем в высшей степени скромную жизнь. Обходимся без роскошеств, вроде этого. — Он похлопал по перине. — Или этого... — Тут его ладони сжали груди супруги. — Едим то, что можно приготовить на походном костре. Мыться приходится, как правило, в холодной воде, поэтому вскоре от нас начинает разить, как от хорьков. Нас сопровождают прачки, поэтому хотя бы одежда иногда стирается, и еще они стараются не допустить, чтобы слишком завшивели. Но можешь быть уверена, что выгляжу я не как тот нарядный павлин, который ослепил Исаака Комнина и киприотов!
Ричард снова рассмеялся, но Беренгария была удручена картиной, отложившейся теперь у нее в голове. Неужели мало, что мужчины подвергают опасности свою жизнь? Неужели им надо еще выносить и такие неудобства?
— Как ужасно, Ричард!
— Нет, ничего подобного, — возразил он. — Это жизнь воина, не больше и не меньше. Хочешь знать правду, голубка? Я люблю ее. Это тот мир, который я познал в пятнадцать лет, и единственный, который хочу знать.
Она села в постели, забыв прикрыться простыней — так сильно взволновали ее последние его слова.
— Но почему ты ее любить, Ричард?
— Это вызов. Мне нравится испытывать себя, доказывать, что я лучший. Не потому, что я сын Генриха Фиц-Эмпресса или ношу корону. Лучший, потому что превосхожу всех во владении мечом. Потому что оттачивал это умение вот уже двадцать с лишним лет. Потому что когда я верхом на Фовеле, то чувствую, что мы с ним одно целое и он чувствует то же самое. Потому что на поле боя я способен свершить то, чего не может никто. Иногда мне кажется, будто я знаю, что собирается сделать другой человек еще до того, как он сам это понял. А когда бой заканчивается, я знаю, что лучший, потому что заслужил это.
— Тебе никогда не бывает страшно?
На этот вопрос Ричард ответил не сразу, а поразмыслив:
— Наверное, хотя трудно отличить страх от возбуждения. Но мне давно известно, что я не испытываю того типа страха, который свойственен так многим. Страха,
Такая откровенность убедила его самого, поскольку он редко обсуждал эту тему, даже с другими воинами.
— Пойми, война — это не только кровь и грязь, — продолжил король уже более веселым тоном. — Это также товарищество, единственная в своем роде связь, объединяющая мужчин, сражающихся бок о бок, знающих, что другие в любой момент если я решил быть честным с тобой, то да, есть еще и слава. Но чего Филипп не в силах понять, так это того, что слава — это только часть.
Беренгария тоже не бралась утверждать, что сумеет понять все сполна. Но ее заворожил этот взгляд в глубину его души, убедивший ее в том, что она давно уже подозревала — что Господь избрал Ричарда для святой цели, благословил необыкновенными способностями ради того, чтобы отбить Иерусалим у неверных.
— Будь я женой Филиппа, мне было бы сейчас очень стыдно, — промолвила наваррка наконец. — Я горда, что я твоя жена. Очень горда.
Ричард заключил ее в объятия.
— Джоанна говорит, что я не заслуживаю тебя, и может статься, она права. Мне ведомо, что я не самый приятный спутник жизни. Но могу пообещать тебе одно, голубка: я всегда буду стараться не обижать тебя.
С этими словами он поцеловал ее. Губы его были горячими и требовательными, и когда муж навалился на нее, Беренгария обвила руками шею любимого, надеясь, что Всевышний улыбнется им и именно в эту ночь семя Ричарда укоренится в ее лоне. Как уместно получится, если их сын будет зачат в Акре, первой из крепостей, покорившихся его отцу в Святой земле.
ГЛАВА V. Акра, Утремер
Конрад намеренно держался на расстоянии, потому как его подмывало сильнейшее желание хорошенько отделать собеседника.
— Как же так? Ты оставляешь меня висеть на краю утеса, а сам берешь и уходишь?
Филипп холодно посмотрел на него:
— Тебе не придется просить милостыню у дороги, Конрад. В Утремере остается значительное французское войско.
При этом по скулам Филиппа заходили желваки, потому как столь массового дезертирства он не ожидал. Только его кузены епископ Шартрский и граф Неверский согласились вернуться вместе с ним во Францию, остальные предпочли сохранить верность обету и сражаться под началом Ричарда.
— Война продолжается, — процедил король. — Поэтому не вижу у тебя повода жаловаться.
— Не видишь? При том, что Ричард — заклятый мой враг, каковы становятся мои шансы на корону?
— А почему он стал твоим «заклятым врагом»? Потому что ты сморозил глупость и не пустил его в Тир. Так ли удивительно, что ты пожинаешь теперь то, что посеял?
— Я никогда не поступил бы так, если бы знал, что ты сбежишь, словно вор в ночи!
Гнев Филиппа усиливало осознание факта, что так думают и другие — Конрад просто отважился бросить эти слова ему в лицо. Но король не собирался позволить прочим сбить себя с пути — чем скорее он уберется из этой чертовой дыры и отправится домой, тем лучше.