Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
— Нечестно привлекать Бога на свою сторону, — наполовину всерьез отозвался король. — Ибо как могу я спорить с Его волей? Я понимаю вашу обеспокоенность, честное слово. И даю слово, что впредь буду осторожнее. Но если быть честным до конца, то большего обещать не могу, потому как сколько не гни вилы, они будут стремиться к исходному положению.
Большинство из собравшихся на иное и не надеялось и решило, что обещание с оговоркой лучше, чем никакого обещания совсем. Но посланцы рассчитывали продолжить разговор, донести до Ричарда всю глубину их беспокойства. Но тут в шатер вбежал Варин Фиц-Джеральд с новостями, которые не могли ждать.
— Милорд, король Ги вернулся! Его корабль только что бросил якорь в гавани. —
Ричард отрядил Ги в Акру с задачей выловить лентяев, еще прохлаждающихся по тавернам и борделям города. Его действительно обрадовала весть о возвращении Ги, но еще сильнее — повод избежать неприятных наставлений.
— Мы уже закончили, Варин. Сколько с ним кораблей?
— Всего одна галера, монсеньор.
— Как? Хочешь сказать, ему не удалось притащить с собой никого из этих лежебок? — Ричард недоумевал: неужели Лузиньян неспособен справиться даже с такой пустяковой задачей? Он почти вышел уже из шатра, когда вспомнил про остальных. — Дело не ждет, надо выяснить, что случилось.
Делегаты вежливо согласились, и вскоре после ухода Ричарда начали рассеиваться и сами, довольные уже тем, что король их выслушал. Только Генрих и Андре задержались, угощаясь вином Ричарда, которое, как им казалось, они заслужили.
— Это замечание насчет вил... — Андре прервался, чтобы сделать большой глоток. — Он имел в виду то, о чем я думаю?
Мать Генриха позаботилась, чтобы сын получил превосходное образование, не хуже чему у Ричарда, и это помогло графу узнать цитату.
— Это из Горация. Римского поэта, — пояснил он, заметив непонимающий взгляд Андре. — Да, именно это оно и значит: что сколько волка не корми, он будет смотреть в лес. И помоги нам Бог, потому как и со львом также.
Вечер Джоанна и Беренгария провели в обществе приора Уильяма, английского клирика, прибывшего в Утремер с целью основать госпиталь в честь святого мученика Томаса Кентерберийского. Уильям прибыл во время осады и заложил часовню за стенами, но теперь, когда Акра вновь перешла в руки христиан, надеялся переместить ее в город. Поскольку Ричард пообещал сделать пожертвование на госпиталь, священник повел женщин осмотреть подходящую собственность близ ворот Св. Николая. Жизнь королев разительно отличалась от привычного распорядка на Сицилии и в Наварре, где государственные обязанности не давали отдохнуть ни минуты с рассвета до заката, поэтому они с охотой уцепились за шанс снова ощутить себя правительницами и дали приору разрешение на покупку здания. Затем они посетили крытую рыночную улицу, где приобрели душистое мыло, чтобы утешить Анну и Алисию — девушки рвались сопровождать их, поскольку прогулка по городу была куда приятнее ежедневных уроков.
Поэтому к моменту возвращения Джоанны и Беренгарии во дворец уже сгущались сумерки, и придворные рыцари добродушно ворчали, что их нагрузили покупками не хуже вьючных мулов.
Когда они вошли во внутренний двор, Анна и Алисия выбежали из двери навстречу.
— Где вас носило? — сердито спросила Анна. — Мы думали, вы уже никогда не вернетесь!
— Мы предупредили, что не придем раньше вечерни, — ответила Беренгария несколько озадаченно, тогда как Джоанна посмотрела на девушек с внезапным подозрением. Те раскраснелись от возбуждения, у них явно было что-то на уме, и Джоанна надеялась, что это не очередная шалость. Скромница Алисия расцвела под руководством дерзкой Анны, и только за минувшую неделю обе удостаивались хорошей выволочки за то, что подложили мышь в постель леди Уракке, прохихикали всю утреннюю мессу, а также за утащенное с кухни и скормленное псам Джоанны жареное мясо.
— У нас для вас подарок. Но это сюрприз, поэтому сначала надо закрыть глаза, — объявила
Джоанна включилась в игру, но Беренгария воспротивилась.
— Не буду я ходить с завязанными глазами, — возмутилась она, решительно отметая все мольбы девушек. И тут, бросив взгляд через двор, наваррка заметила мужчину, с усмешкой наблюдающего за ними из дверей большого зала. — Ричард!
Забыв о достоинстве, пусть на миг, королева подобрала юбки и бегом бросилась к нему, сопровождаемая обрадованной Джоанной и горько разочарованными Анной и Алисией.
— Мы ведь договаривались, что ты подождешь, Малик-Рик! — Анна надула губки, но Ричард был слишком увлечен, целуя жену и обнимая сестру, чтобы обращать на нее внимание.
Главным приемом пищи был обед, поэтому ужин обычно проходил более скромно. Но Ричард, Балдуин, Морган и прочие рыцари, захваченные с собой королем, без устали расхваливали жаркое из ягненка, пугая женщин рассказами о том, какого сомнительного вида продукты приходится готовить им на своих походных кострах. Разговор радовал короля меньше, чем угощение. Ги де Лузиньян часто хвастался, что не имел секретов от своей супруги, и Ричард убедился теперь в его способности откровенничать с Беренгарией и Джоанной не меньше, чем с Сибиллой. Ги поведал обо всех тяготах и опасностях похода, включая чудесные спасения Ричарда и полученную им арбалетную рану. Ричард изо всех сил старался приуменьшить пережитый риск, потом повернул разговор на тему полегче, сообщив про забавную встречу с тушканчиками — странными зверьками, похожими на крыс, но прыгающими как кролики, и про провальную попытку Балдуина оседлать верблюда. Утешало лишь то, что Ги не успел разболтать про засаду в Михайлов день.
Но радовался он не долго. Когда с завершающим трапезу блюдом из фиников, миндаля и меда было покончено, жена и сестра увлекли его в относительное уединение оконного сиденья.
— Мы были глубоко огорчены вестью о гибели Жака д’Авена, — печально промолвила Джоанна. — Его фламандские борзые словно знали, что хозяин не вернется, поскольку были очень подавленными и плохо ели. — Она помедлила, обменялась взглядом с Беренгарией, потом кинулась в омут с головой: — Если бы тебя тоже убили при Арсуфе, это причинило бы нам страшное горе. Но погибни ты в бою на Михайлов день, все было бы стократ хуже, потому как мы терзались бы «что, если» и «если бы не», и даже согрешили, обвиняя покойника, ибо как нам было бы не ругать тебя за такой ненужный риск?
Ричард, редкий для него случай, лишился дара речи.
— Любой, кто считает женщин не способными говорить начистоту, не встречался с тобой, сестренка, — заметил он. — Мне жаль, что Ги рассказал про тот случай, ведь я знаю, что вам и так хватало беспокойства за мою жизнь. О чем Ги не знает, так это о том, что Генрих, Андре и прочие уже задали мне взбучку. Мне напомнили, что моя смерть практически гарантирует победу Саладину, и я пообещал постараться впредь быть осторожнее.
— А нам ты тоже пообещаешь, Ричард?
— Да, Беренгуэла, — сказал он, и молодую женщину утешило то обстоятельство, что в кои веки его тон был серьезным.
— Просто помни, — предупредила Джоанна. — Если ты не исправишься, брат, у меня не останется другого выбора, как написать матушке о твоем дурном поведении.
— Боже упаси! — воскликнул король, и когда они с усмешкой переглянулись, у Беренгарии сжалось сердце — их родственная близость всколыхнула в душе воспоминания о брате Санчо, оставшемся в далекой Наварре.
Джоанна вскоре посерьезнела, так как они не коснулись еще в разговоре Гийома де Пре. Ее благодарность к норманнскому рыцарю усугублялась печалью — ей нравился Гийом, она с признательностью вспоминала про его добрый поступок на Кипре, когда он наскоро изобрел историю с целью оградить Беренгарию от небрежения со стороны Ричарда.