Лягушки
Шрифт:
— Есть вроде у неё мать с отцом в Воткинске, — сказал Ковригин.
— Хмелёва пропала, скорее всего, в Москве, — сказал Острецов. — А в Москве были вы…
— Да, я был в Москве, — подтвердил Ковригин.
— Нарушением приличий вышло бы предложение, показать мне ваш паспорт, тем более что меня никто и не уполномочивал сделать это. И всё же… Если ваш паспорт здесь, не могли бы вы дать заглянуть в него?
— Отчего же и не заглянуть, — сказал Ковригин. — Сделайте одолжение…
Паспорт лежал в ящике письменного стола, Ковригин не спешил, стоял, перекладывал бумаги и рукописи, ворчал недовольно, будто паспорт куда-то запропастился, был взволнован, что, несомненно, было прочувствовано Острецовым, сейчас бы —
— Нате взгляните, — Ковригин протянул паспорт Острецову. — Подозрения не соответствуют реалиям. Я для Елены Михайловны Хмелёвой — никто… А о том, что она пропала, я не знал…
Острецов изучил паспорт, поглядел на Цибульского. Цибульский развел руками.
— Но вы видели её в Москве? — спросил Острецов.
— Конечно, видел, — сказал Ковригин. — Мы прилетели в Москву вместе…
— Обстоятельства вашего путешествия мне известны, — махнул рукой Острецов. — И привратница Роза Эльдаровна в вашем подъезде, дама — чрезвычайно наблюдательная.
«И общительная», — подумал Ковригин.
— Действительно, — сказал Ковригин, — было поздно, город Хмелёва не знала, я её пригласил переночевать в Богословском переулке… Слава Богу, дома у меня в ту пору находились моя сестра Антонина и её подруга…
Острецов будто поперхнулся, закашлялся. Выпив предложенной ему воды, спросил:
— А дальше?
— Утром, пока я закупал продукты в магазине «Алые паруса» на Большой Бронной, Хмелёва из дома ушла. При этом оставила записку со словами благодарности, мол, помог ей не потеряться в чужом городе. Просила её не разыскивать. Затея её мне не ясна. Никаких догадок я не смог выстроить. Но раз женщина попросила её не разыскивать, следствия я не затевал, полагая, что у неё есть долговременные планы, мне не открытые. Не буду врать, Хмелёва произвела на меня впечатление, я мог увлечься ею, но в моём увлечении не было у неё нужды. Я общался с Хмелёвой несколько дней. Ко всему прочему она совместилась для меня с Мариной Мнишек. Судить о её натуре и её проблемах я не могу, вы, синежтурцы, должны иметь более разумные соображения о её действиях…
Острецов снова быстро взглянул на Цибульского, и Ковригин догадался, что Острецова более интерсуют не разумные соображения мелкого администратора, а показания его племянничка. Цибульский опять лишь развёл руками, пробормотав, правда:
— Ничего этакого он не помнит… В ЗАГСе он их не наблюдал…
А ведь кто-то из следопытов вызнал о том, что Хмелёва и Ковригин посещали ЗАГС, но и там, видимо, никаких конфузных бумаг и искомых подписей на них не обнаружили, а в памяти младшего Цибульского впечатления о гражданской записи озабоченной пары отчего-то не задержались.
— Ну, хорошо, — сказал Острецов. — Допустим, Александр Андреевич, всё так и было, как вы описали. Хотя… Ну, ладно. Главное — для меня! — в ваших словах то, что вы не знаете, где искать Елену Михайловну и каковы её намерения…
— А может, и не надо её искать? — высказал предположение Ковригин.
— Для меня, при моих обстоятельствах и чувствах, — строго сказал Острецов, — это просто необходимо. К тому же театр остался без первой своей актрисы, а обещаны гастроли…
От того, что не случилось ни детектора лжи, ни складной дыбы, ни тем более гильотины, у Ковригина, ощутившего вдруг сострадание к Острецову, возникло желание произвести устный выговор самому себе: мол, если бы знал, чем всё обернётся, не проявлял бы себя безответственным простаком (простаком ли?)… Но Острецов сказал:
— Всё. О Хмелёвой достаточно. Ею займутся профессиональные искатели. А теперь, господа Ванников и Цибульский, попрошу вас прогуляться по саду, яблоки
— Не возражаю, — сказал Ковригин.
Усевшись за столом на террасе, Острецов ерзал, смотрел на яблони в саду, достал трубку, но не зажёг её и словно бы не знал, с чего начать приватную беседу. Не из-за неё ли он и прибыл в посёлок товарищества «Перетруд»?
— Вы внимательно прочитали записные книжки вашего отца? — спросил Острецов.
— У меня для этого не было времени, — сказал Ковригин. — Полистать — полистал.
— Нашли его чертежи и рисунки?
— Ничего существенного или нового пока не обнаружил… Всё те же сделанные в спешке небрежные наброски…
— Что значит «пока»?
— В детстве я видел почти профессиональные рисунки и чертежи отца. Некоторые из них мне иногда даже снятся. В ту пору мы с сестрой Антониной по подсказкам отца увлеклись игрой в пиратские клады. Здесь же на нашем участке прятали всякие вещицы, игрушки или вкусности, при этом посылали друг другу пиратские письма с чёрными метками и картами предлагаемых поисков. Некоторые тайники были ложными, но в них могли находиться промежуточные записки или подсказки, якобы зашифрованные. Часа по два уходило на игру. Отец при случаях помогал нам выстраивать сюжеты поисков кладов. Тогда он и рассказывал о своих приключениях в дни эвакуации в Журино. Фантазировал, конечно, он вообще был выдумщик. Он мастерил для нас и наших игр макеты дворцовых помещений, цветные, из ватмана и картона. В частности — и подземных ходов, и внутренних потайных лестниц.
— Сколько лет было вашему отцу, когда его вывезли в Журино? — спросил Острецов.
— Десять.
— То есть он был не младенец, а осознающий реалии жизни человек. Это существенно. Макеты не сохранились?
— Сам бы хотел увидеть их, но не нахожу. Может быть, их забрал Прохоров, муж сестры, он архитектор. Но и не обязательно…
— Позвоните ей! — чуть ли не приказал Острецов.
Это «позвоните!» покоробило Ковригина.
— Сейчас мы с ней в конфликте, — сказал Ковригин, — и я не могу позвонить ей… Скажу только, что отец с таким увлечением и точностью рассказывал о дворце, что я будто сам путешествовал рядом с отцом по всем закоулкам здания… То есть даже и не рядом, а происходило как бы совмещение меня с отцом… Иногда мне даже казалось, что именно я и был в эвакуации в Журино… Странные ощущения, странные…
— Это важно, — быстро сказал Острецов. — Очень важно.
— Так что я, пожалуй, сам мог бы составить вразумительные чертёжики…
Ковригин быстро сходил за листами бумаги и фломастерами. Рисунок вышел у него моментальный и не корявый.
— Вы, естественно, знаете, что дворец состоит из двух зданий — замка и усадебного дома. А между ними — стена. На самом же деле — две стены, а между ними простенок. С тайниками, секретными комнатами и прочим. Ну, вы сами знаете…
— Нет, о тайниках простенка не знаю, — сказал Острецов, и было видно, что слова Ковригина его удивили и взволновали. — И архитекторы не обратили на это внимания. Дармоеды!
— Я уже рассказывал вам, со слов отца, что в начале войны в замке проживали молчаливые мужчины в штатском и чем-то там занимались. Эвакуированных же разместили в приречном усадебном доме. Потом суровые мужики замок покинули, осталось их с десяток. Думаю, что их занятия на судьбу простенка не повлияли. Он существовал изначально. Я… то есть отец с двумя своими ровесниками, если ему верить, обследовали подземные ходы к реке и к замку, а в особенности — башни и чердаки, и в простенок проникали, и хотя сообразили, как и куда из него выходить, два или три раза чуть ли не остались в нем замурованными. Я помню… то есть не я, а отец, как… Чёрт-те что! У меня какая-то блажь. Или болезнь. И надо идти к психиатру!