Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
отличились?
– Не пользуюсь косметическими средствами. Зарок давать не стану. Войду в возраст -
авось и примусь наводить красоту.
– Алён, я окончательно сбит с толку.
– На то лето приезжайте в Слегово. Останавливайтесь у Паши Белого. Будете пить
воду из нашего родника. Купайтесь, где он стекает в озеро. Вообще наше озеро ключевое.
За месяц освежитесь до неузнаваемости.
– И в самый жар всем будет казаться, что я только что умылся
– У кого чуткий нос.
– А счастливей сделаюсь?
– Не ручаюсь. Зато счастливость счастья будете чувствовать чисто.
– Кабы чистота восприятия зависела от родниковой воды.
– Зависит. Очень. Мы, деревенские, больше радостные в радости, наше горе
горестней, песни поем песенней, пляски пляшем плясовитей.
– Заблуждение.
– Приедете, понаблюдайте. Согласитесь. Собственно, то не мои слова - Паши Белого.
Придерживаюсь.
– Алён, почему на отпуск посылаете меня к Павлу Тарасовичу? К себе почему не
приглашаете?
– В женскую избу?
– Простите. А кто еще у вас?
– Одна мама. У нее ревматизм. Тяжелый. Корову подоить не может. Иду с вами, а сама
испереживалась: сумею ли засветло вернуться? Вечером на пассажирский грузовик
немыслимо попасть.
– Не волнуйтесь. Увезем на мотоцикле. Едем быстро к вам в институт и обратно.
Коняткина повидаю и к работе успею вернуться.
Вячеслав побежал по дну оврага, покрытому стеклянистой дробленкой. Дробленка
хрупала под ногами. Впереди зернисто-черно сверкала металлургическим шлаком
автомобильная насыпь.
Лёна не побежала за Вячеславом. Он вернулся к ней. Волосы занавесили склоненное
лицо. Такая скорбная пониклость в голубой полоске кожи, обозначившейся в месте
распадения прядей, в желобке на сахаристо мерцающей шее, в девчоночьи остреньком
выступе позвонка, что где-то в области сердца ударила, разветвилась электрическим
разрядом тревога и затворяющим дыхание жаром наполнилась грудь.
Он спохватился, что не забрал у Лёны портфель, вероятно увесистый, с учебниками,
и, хотя портфель оказался легким, укора к себе не смягчил: неучтивость сродни
равнодушию.
– Живу невольницей, - промолвила она безутешно.
– От мамы никуда. Мужа сколько
прождала... Куда спешить? Обратно в узничество?
– Если есть кому присмотреть за матерью, задержитесь.
– Паша Белый присматривает. Стар он. В заботах как гусь в перьях.
– Коняткин подмогнет.
– На парниках от зари до зари. Затепло надо застеклить новый корпус. Огромина! Сам
дрова пилит, вар топит, режет стекло... Да вы ж были там.
– Алён, журиться-то
– Свое-то свое, да оно не равно.
– Мы видим лишь себя.
– Вы - пожалуй, мы - нет.
– Опять на город?
– Бесполезно. Все обуздал, захапал...
Лицо Лёны, притемненное скорбью, неожиданно переменилось: на нем возникло
выражение мечтательности, к которому примешивалась застенчивость и нерешительная
насмешка.
– Вы молились... Пьяные не всегда помнят...
– Еще молиться?
– Зачем молились?
– Душа повела за вами.
– Когда мужчину ведет за женщиной, он выдумает... второе солнце выдумает. Пусть вы
залюбовались мной... Странно: я, маленький человек, вызвала у вас желание молиться. Я
для вас ничего хорошего не сделала.
– Алён, простите, тогда, в сущности, я молился Слегову.
– Отказываетесь?
– Нет, не отказываюсь.
– Через минуту вы скажете: «Нет, не я вставал перед вами на колени».
– Вы же натолкнули меня на вывод: чувства образуются, как реки. Ручьишки, ручейки,
ручьи - река. Мы приехали с Леонидом. Коняткин занимался раздежкой лозы. Полезли на
чердак. Толкуем о туесах, расписных подносах, жокейках из бересты. Кажется, корье,
липовые чурбачки, лыко, пенька, ржаная солома. И понеслось! Впечатления - вихрь!
Павел Тарасыч! Усы завязаны узлами. Сияющие глаза. Подоил коз. Пьем молоко.
Разглядываем озорные палки! А тут - вы!
– Ага, запнулась.
– Волга без Оки прекрасна! С Окой куда прекрасней.
– Пьяное впечатление краше трезвого. Помолятся и отрекутся.
– Алён, я молился... Не подозревал... Наверно, спастись?
– От чего? От кого?
– От самого себя, может. От жизни. От...
– Эх-о!
– Я чуть не застрелился. Чудом не застрелился!
– Мама сказки сказывала. Герой, справедливец, жалельщик - он у мамы ясный сокол.
Обликом вы ясный сокол. Цыгане не унывают до последнего дыхания. Руку поднять на
себя - никогда. Живите по-цыгански.
– А кто сейчас журился?
– Облачко по озеру скользнуло. Времени, Слава, в обрез.
Теперь Лёна побежала. Он стоял на месте. Ее волосы длинно, пушисто порхали. Их
пересыпчивый блеск сливался в золотое полыхание. С детства Вячеславу больше всего
нравились черные волосы, завораживали названия: синь-порох, жуковые, смоляные как
вороново крыло, радужно-темные, антрацитовые. Русые волосы мало привлекали:
блеклые, ну прямо линялые, простоватостью похожи на рогожные кули, на помазки из