Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
– Смотри, как бы я не переловил твою дичь.
– До моей дичи у тебя нос не дорос.
– Еще как дорос! Хвальбушка...
– Мои откуда хочешь прилетят, хоть из Троицка, хоть из Челябы.
– Ни один не прилетел. Ежели б не я, сидел бы с пустой голубятней.
– У тебя ноги повыдергивать, ты придешь?
– Банан За Ухом и не обдергивал их. И в связках они не были.
– Он их держал в гнездах, в темноте. Понял?
– Да не знаешь ты... Ты струсил к нему сходить.
твоя дичь. «Держал в гнездах...»
– Мы это запомним, Кольта. Буду ловить и головы рвать. Ни тебе. Ни себе.
– Голуби не виноваты. Ты мне рви башку, ежели я виноват, а их не трогай.
– Пашке скажу - он тебя через колено переломит.
– А я на Пашку поджиг сделаю.
– Конопельки нажарил...
– Иди, покуда есть на чем ходить.
Внезапно мне сделалось смешно: уж больно я рассвирепел. Я прыснул, Саня
подхватил мой смех. А Петька почему-то растерялся и юркнул за угол барака.
Скоро на другом конце барака появились Тюля и Генка Надень Малахай.
Балаганы, будки, сараи тянулись вдоль барака; между ними и бараком было
расстояние длиной в телеграфный столб. Почти от завалинки тянулись полоски
грядок чуть шире комнатных окон. Тропкой между огородиками и
хозяйственными строениями повел Генка к своему шпальному сараю сивого
Тюлю. Я не углядел, что руки у них за спиной, потому что приготовился, чтобы
схватить в воздухе Страшного: метил взлететь на стальную трубу, вогнанную в
землю вместо кола.
Когда я услышал хлопанье крыльев и обернулся, то увидел Лебедя с
Лебедкой, летевших прямо на меня. Если бы я сам таким дерзким образом не
подкидывал голубей, то пригнулся бы невольно от испуга, что голуби врежутся
в меня. Но теперь я лишь восхитился: ловко, черти, подкинули.
Лебеди промчались над моей головой. И как только утянулся за ними
ветерок, я услышал взлет Страшного. Саня прыгнул, чтобы поймать его на
трубе, но промахнулся, и Страшной пестрым взрывом перекинулся на будку.
Сидя на ней, Страшной снимет полусдвинутые связки и улетит. Этого я не мог
допустить. Я полез на крышу и порвал об гвоздь брюки. Страшной, когда я,
вытянув руки, двинулся к нему, не захотел спуститься вниз, несмотря на то, что
там сидела, охорашиваясь, Чубарая, а невероятными усилиями, казалось,
кувыркаясь, дотянул до крыши барака. Я давал матери слово, что не буду лазить
на барак, и сел на порог будки, хотя мысленно уже ступал по гребню крыши.
Саня хотел выручить меня, но я приказал ему вернуться. Он плохо
поддерживает равновесие, будет оступаться со швов между листами железа на
сами листы.
честить, а то и выбежит отец Тоньки Трехгубого, и ему взбрендится кидать по
Сане камнями... Скандал. И прощай, голуби.
Страшной стал чиститься. Он расправил клювом перья на груди, выбирал и
вытеребливал пылинки-соринки. О связках он забыл, чем и обнадежил меня в
том, что слетит на землю к голубке. Но это было поспешное наблюдение. Потом
я заметил, что, обираясь, он осматривал местность. Он видел крыши бараков,
стоявших в одной линии с нашим, и тех, что находились ниже его на подошве
горы. Поверх нижних бараков был обзор на три стороны света. Правда, на юг,
туда, где за прудом лежала, как бы скатываясь в лог, станица Магнитная, даль
была заперта Третьей Сосновой горой и горой-полуостровом. Зато западней
горы-полуострова, за прудом, она кончалась в дымке, сквозь которую чеканился
Уральский хребет черными, синими, лиловыми, голубыми отрогами. Северный
угол небосклона, загруженный трубами мартенов, кубастым зданием
воздуходувки, домнами, угольными башнями, галереями коксохима, терялся в
бурой заводской гари.
Приглядываясь к местности, Страшной, конечно, нашел знакомые
ориентиры, потому и побежал рысью на гребень крыши, а там весело принялся
за сдирку связок, и, едва освободил крыло, тотчас взлетел, и напрямик ударился
по направлению к Третьей Сосновой горе, и скоро перескользнул через ее
макушку.
Пока мы следили за Страшным, то не обращали внимания на Чубарую. И
когда, поникло вздохнув, я хотел ее загнать в будку, она вспорхнула на дверь, а
оттуда на саму будку. Связки уже были на конце ее маховых перьев, и лишь
только она потянула в сторону учительского барака, они спали. В отличие от
Страшного, Чубарая с полчаса петляла над нашим участком - на языке
голубятников шалалась - и улетела на Магнитную.
Саша и я понуро брели к переправе. И хотя всегда мы с удовольствием
ступали по дороге, пуховой от пыли, теперь нас не обрадовала ее мягкота. И с
парома ни разу не спрыгнули за время его полутораверстового пути. А обычно -
бултых с кормы. Вынырнешь - паром уж, по первому впечатлению, далековато.
Припустишься за ним. Догонишь. Запыхался, а норовишь показать и
выносливость, и храбрость. Заплывешь в прорез между баржами. Темно:
корпуса смоленые, вода чернолаковая, лишь кое-где в настиле. который
заставлен грузовиками, бричками, таратайками, ручными тележка-ми башкирок-