Ляля, Наташа, Тома (сборник)
Шрифт:
Люда внимательно смотрела на него красными измученными глазами. Рука с ножом мелко дрожала над салатницей.
– Боюсь, что вы ошиблись номером, – презирая себя, произнес он.
Раздались гудки.
Девочка делала карьеру. Она была уже в комитете комсомола и успела на две недели съездить в ГДР. Появились в ней какая-то вкрадчивая кошачья мягкость и та одуряющая женственность, которая действует сильнее красоты. Любуясь дочерью, он смеялся, глядя, как она ловко лавирует между поклонниками, не подозревающими о существовании друг друга. Его домашняя жизнь становилась все плотнее, все вещественнее. Люда и Марина были помешаны
– Ты пойми, – радостно говорил он моему отцу, от волнения переходя с немецкого на русский. – Моя женщина. Моя. Никогда такого не было.
– А муж – что? – смущенно спрашивал отец, не умеющий просто смотреть на вещи.
Он морщился:
– Что муж? Я не знаю. К чему мне думать об этом?
– Но, может быть, она мучается, – не унимался отец. – Отвратительная двойственность.
– Я понимаю, – он мрачнел, опускал лысеющую голову, как виноватый. – Но что можно изменить? Я не могу оставить Маришу. И потом, Люда… Она же не сделала мне ничего плохого… Квартира, собака. Как быть с этим? И кстати, я думаю, она сама этого не хочет! У нее же дети, обязанности. Так сложилось. Мы платим за свое чувство. И так лучше. Главное, что я уверен в ней. И в себе уверен.
У Марины появился новый воздыхатель. Сын генерала, заканчивает переводческое отделение. Долговязый, широкоплечий, с сильной челюстью, молодой человек был отличной партией.
– Что ты, с ума сошла – так рано замуж? – искренне удивлялась Люда, расширяя темные глаза.
Они сидели вдвоем в розовом будуаре перед грудой шмоток, отложенных знакомой продавщицей из комиссионки.
– Понимаешь, мама, – разумно сказала Мариша, подпиливая перламутровый ноготь. – Все равно через это надо пройти. Без обручального кольца я такой глупости не сделаю. А так у меня будут развязаны руки.
– Через что надо пройти? – не поняла Люда.
Мариша, усмехнувшись, кивнула на постель.
– Он сам хочет жениться. Какая разница? Надоест – разведусь…
При слове «разведусь» Люду передернуло.
– Как ты думаешь? – пробормотала она, глядя в пол. – Миша опять туда поехал?
На лице дочери появилось привычное брезгливое выражение.
– Разумеется, куда же еще? Если бы я была на твоем месте, ни одной минуты не стала бы этого терпеть!
Люда сжала виски руками.
– А что же мне делать?
– Тебе – ничего, – с упором на слово «тебе» произнесла Мариша. – Со мной бы такого не было. Я бы вот так держала, – она сжала перламутровые пальцы в кулак и показала как. – Но он бы ничего не почувствовал. Тут есть свои маленькие секреты, мама, ты их просто не знаешь…
Свадьбу назначили на конец июня. Приезжали знакомиться родители жениха: высокий, прямой, с багровым лицом генерал и маленькая генеральша в белых капроновых перчатках. На следующий день он заскочил к нам на Плющиху, быстро съел тарелку борща и с подробностями воспроизвел бабушке всю сцену знакомства.
– Важный человек, – сказал
– Алкоголик? – ахнула бабушка.
– Нет, думаю, что нет. Алкоголик до таких высот не дотянется. Может быть, тайный, в душе.
– И не противно тебе, Михель? Быдло ведь! – возмущался мой отец. – Куда тебя заносит?
– Свушай, – мягко возражал он. – Они же могут быть совсем неплохими людьми. Мало ли как у кого жизнь сложилась?
И тут же с невольным восхищением сообщил, что на всем протяжении генеральского визита у подъезда стояла черная «Волга» с шофером, а прощаясь, генерал предложил Люде каждую неделю отовариваться в закрытом распределителе.
– Платье Марише я уже заказал. Будут шить в ателье Большого театра. По страшному блату! – он засмеялся, схватился за щеки. – И стоить будет тоже неплохо! Но что делать! Пусть у меня эту свадьбу запомнят надолго! Сеня сценарий пишет.
– Ой, да ну вас! – бабушка замахала на него руками. – У нее, у Марины, еще сто мужей будет, помяните мое слово! Так каждый раз и сценарий писать?
Он поцеловал ей руку:
– Люблю вас за язык. С вами не скучно.
Свадьбу отпраздновали в ресторане «Прага», с черной икрой, музыкой и двусмысленными тостами. Генерал был выбрит до глянца. Пришли боевые друзья, в орденах и регалиях, и их жены, с дряблыми шеями, в меховых накидках и бриллиантовых кольцах. Был даже бывший разведчик с темным шрамом через всю щеку, стройный, мускулистый, крепко пахнущий одеколоном. Хлопали, кричали «Горько», заставляли целоваться не только молодых, но и генерала с генеральшей, и его с Людой. Танцевали до того, что подмышки нейлоновых рубашек потемнели от пота. Аккомпаниатор Вертинского сел за рояль, прикрыл восковые, в синих венозных веточках веки и с чувством пропел: «Что мне делать с тобой и с собой, наконец, где тебя отыскать, дорогая пропажа?»
Невеста была не в белом, а в темно-вишневом гипюровом платье с совершенно открытой спиной. Он с гордостью протанцевал с ней первый танец и, чувствуя на себе одобрительные взгляды гостей, при последнем такте лихо опустился на одно колено и так стремительно обвел ее вокруг себя, что легкий гипюровый шлейф накрыл его плечи, как пена. Потом медленно покружился с Людой, счастливо прильнувшей к его рукаву, потоптался с длинноногой женой разведчика в вызывающем туалете из змеиной кожи, вытащил в круг даже красную от смущения новую родственницу, мать жениха, визжавшую, что она последний раз танцевала, когда сама выходила замуж.
А потом, в разгар всеобщего веселья, вышел в холл перевести дыхание и вдруг ощутил тоску. Откуда? «Нервишки пошаливают, – мысленно успокоил он самого себя. – Слишком большая нагрузка». Постоял, посмотрел на танцующих сквозь брызги маленького фонтана, восхитился спокойной Мариной в вишневых кружевах, хрустнул пальцами, приказал себе ощутить, что все хорошо, все отлично, и уже было поверил в это, как вдруг вспомнилась она в тот момент, когда они опять расстаются, всякий раз медлившая выходить из машины, отпускать его обратно в Москву, вспомнил, как он крепко сжимает на прощание ее колени, целует знакомые, готовые расплакаться губы и, подавляя в себе растущее желание начать все сначала, бодро говорит ей: «Ну, я поехал. Завтра перезвонимся». Тоска усилилась, не отпустила его, и, подчинившись ей, он тихо вернулся в зал, сел рядом с моим иронически наблюдавшим генеральское веселье отцом и шепотом сказал ему по-немецки: