Ляля Пуля

Яковлев Юрий Яковлевич

Я не сплю. Мне кажется, что я уже никогда не буду спать. Не могу, не сумею заснуть.

За окном идет дождь. Я не вижу его, только слышу, будто кто-то бежит трусцой. Шумят листья. Тихо подбарабанивают крыши. Полощут горло оцинкованные водосточные трубы. Где-то очень далеко тоненько, как новорожденный, пискнул паровоз и захлебнулся.

Что со мной? Может быть, это болезнь, странная болезнь, не имеющая названия? Но почему тогда ноющая боль вдруг сменяется радостью, словно сердце до боли сжимается в комок, а затем распускается и становится необъятным.

Я

жду наступления дня, чтобы увидеть ее".

Ляля Пуля как тень следовал за Симой - тихая, безмолвная тень. Он встречал ее во дворе, отыскивал ее в городе, оказывался рядом, когда она стояла в очереди за хлебом.

Сперва Сима не обращала на это внимания, но постепенно настойчивость вездесущего Ляли Пули стала раздражать ее. Что ему надо от нее? Пусть он отстанет! А тут еще ребята начали посмеиваться. Тили-тили. Девочка избегала немого, пряталась от него.

Так они и играли в прятки: Сима вечно пряталась, а Ляля Пуля бессменно водил.

И вот однажды Ляля Пуля появился в хореографическом училище.

Он проскользнул в парадный ход, так что старушка вахтер и не заметила, и легко вбежал по лестнице на второй этаж. Он шел беззвучной походкой по длинным коридорам и заглядывал в классы, откуда доносилась музыка. Никто не обращал на него внимания, никто ни о чем не спрашивал его, никто не знал, что он немой. Вокруг все было неведомым и жутковатым... Пробежали девчонки в белых крахмальных пачках. Они окружили его, обволокли шуршащим облачком, и вместе с ними Ляля Пуля попал на третий этаж. И снова заглядывал в классы, где был мир музыки и движений мир понятный ему, мир, в котором он мог существовать.

В одном из классов с большой зеркальной стеной он увидел Симу. На ней было черное трико и розовые туфельки, а волосы были стянуты бархатной повязкой. Ляля Пуля как увидел ее, так и замер. Держась за палку станка, Сима отводила в сторону свободную руку, и рука замирала, как ветка прекрасного деревца, потом она плавно выгибалась, поднимала ногу и замирала на носочке розовой туфельки. И Ляле Пуле казалось, что если она разожмет руку и отпустит палку, то полетит!

И вдруг преподавательница, высокая женщина с тонкими бровями, заметила незнакомца. Она хлопнула в ладоши. Музыка оборвалась. Полет кончился.

– Что ты здесь делаешь?
– спросила она незваного гостя.

Ляля Пуля, естественно, молчал.

– Я тебя спрашиваю, - строго повторила учительница танцев.
– Что тебе надо?

Ляля Пуля молчал, только губы у него задрожали, словно пытались вылепить слово.

– Девочки, кто знает его?

Некоторое время в классе было тихо. Потом Сима неохотно сказала:

– Он немой.

– Сима, ты его знаешь? Он пришел к тебе?
– удивилась учительница.

– Он живет в нашем доме.

Сима покраснела и отвернулась. Ей стало стыдно, что этот немой, калека имеет к ней отношение. Она зашептала подругам что-то оправдательное.

– Странно!
– Тонкие брови учительницы танцев поднялись

вверх. Странно! Тогда пусть он уходит отсюда. Здесь нельзя посторонним...

Нет, Ляля Пуля не был посторонним. Как зачарованный стоял он на месте, не замечая ни тонкобровой, ни девочек с гладкими волосами, ни зеркал. Он видел только Симу. Она смотрела на него из Зазеркалья. И там в сверкающем мире ей не было стыдно, что к ней в училище пришел немой.

Потом Сима повернулась - вышла из Зазеркалья - и недовольно крикнула:

– Иди отсюда!

Девочки тихо засмеялись. А он, повинуясь приказу Симы, повернулся и пошел, как, повинуясь воле дрессировщика, идет зверь - дикий, но покоренный.

"Почему в детстве меня не отвели в балетную школу? Может быть, я смог бы. Я бы наверняка смог. Разбился в лепешку, а смог бы. Ведь если человек нем, ему надо найти дело, пригодное для немых, где не надо говорить, где можно себя выразить без слов.

Когда хромой входит в воду - хромота пропадает. Когда немой танцует разве кому-нибудь важно, что он нем? Балет - это не только искусство. Это язык без слов. Печаль и радость, любовь и ненависть - нет на свете такого чувства, которое нельзя было бы выразить танцем. Только в танце можно по-настоящему забыть о своей немоте.

А может быть, еще не поздно?

Поздно.

Уже пять лет как она уходит и возвращается со своим балетным чемоданчиком в руке. Пять лет - не догонишь!

Сегодня я был там. Я видел ее в зале с зеркальными стенами. Я видел ее глаза и ее движения. Это нечто особое, прекрасное и таинственное. Я раньше и не подозревал, что движения могут так выражать человека. Она была в костюме, напоминающем купальник. Он обтягивал и как бы обнажал ее тело. И когда я смотрел на нее, то чувствовал, как кровь приливает к моему лицу, словно я видел больше, чем дозволено.

Ее тело пело. Это была песня без звуков и потому так хорошо понятная мне. Пели руки, ноги, шея, плечи, голова. Она как бы не танцевала, а парила в невесомости или двигалась под водой, где тело обретает легкость.

Я люблю ее сильнее. А для нее я остался диковатым, немым парнем".

Никто в нашем дворе не знал о приходе Ляли Пули в хореографическое училище.

Только два человека знали: Сима и сам Ляля Пуля. И когда однажды вечером они оказались лицом к лицу, Сима сказала:

– Кто тебя звал? Зачем ты пришел в училище? Ты позоришь меня! Слышишь! Я не хочу тебя видеть. Нигде! Никогда! Ты мне... ты мне противен, Ляля Пуля!

Он выслушал ее терпеливо и покорно. Казалось, он не обращал внимания на смысл ее обидных слов, а слушал только звук ее голоса, слушал ее голос, как слушают пение или музыку.

И только потом, лежа на своей жесткой койке, ночью, Ляля Пуля остро ощутил смысл Симиных слов. Она же ничего не понимает! Ничего не чувствует! Она считает его обыкновенным приставалой, одним из тех пустых, незрелых подростков, которые прикрывают свою никчемность дерзостью и злым озорством.