Лям и Петрик
Шрифт:
Вдребезги пьяный Либерс стал перед ней и давай покачиваться, точно творил вечернюю молитву. Она ухватила его за бороду и принялась дразнить:
— Бозенька! Бозенька!
Он в ответ лепетал что-то бессмысленное и прошелся липкой ладонью по ее голым плечам:
— Эх, девка! Красотой-то тебя бог обидел!
Хмель тяжко стучал в голове у Петрика. Он хотел прижать руки к вискам, но почему-то не смог этого сделать. В глазах все прыгало и двоилось. Каждый уголок глаза видел иное. Он не мог понять, происходит ли это наяву или вся эта
Вот в луже посреди базарной площади лежит отец, а мать, топая распухшими ногами по грязи, пытается его вытащить. Внезапно Лукьянов покачнулся и выронил бокал, затем поднял его и замахнулся кулаком на Петрика. Петрик хотел было удрать, но Лукьянов снял с себя маску и стал срезать с конской сбруи ремешки, украшенные медными пряжками, потом схватил грабли и ударил Петрика по ноге. Петрик выхватил грабли и прямо ему в лицо:
— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!
Наверное, что-то случилось. Все как бы качнулось в сторону соседней комнаты. Оттуда послышалось блеяние Йотеля:
— Ком-медия!.. Ком-медия!..
Петрик сунул туда одурманенную голову и увидел разбегающимися глазами отвратительную сцену. Он раскинул руки, готовый бить всех подряд, но руки не повиновались ему, и он ни в кого не попадал. Тогда Петрик кинулся к выходу, но дверь была заперта. Он стал колотить в нее, но тут сзади кто-то принялся поливать его вином и толкать ему за ворот куски селедки. Кто-то хихикал, кого-то душил смех.
Одна из девиц схватила полушубок Петрика и накинула его на себя мехом наружу. Жесткие клочья косматой шерсти, темно-коричневые, свалявшиеся, торчали во все стороны. И только одному Петрику было видно, как шерсть на спине до самого воротника и под мышками поблескивала от гнид. Каждый кусочек шерсти был усыпан гнидами, предки которых, наверное, кусали еще его дедушку, маму и Пахома.
Когда Петрик собирался в дальнюю дорогу, мать сняла с себя этот полушубок и отдала сыну. Надевал он его изредка, но покрывался им часто, и тогда его кусало так, что он просыпался, если даже пребывал в самом глубоком сне. Мать порядком возилась с этим полушубком. Она, бывало, садилась у печи и очищала каждый волосок отдельно. Но чтобы полностью очистить полушубок от гнид, нужны были долгие годы и иное здоровье.
Петрик кинулся к девице за полушубком. Однако ноги у него подкашивались, и он никак не мог до нее добраться.
Над ним потешались.
В конце концов он все-таки сорвал полушубок с девицы и, вывернув его, пробрался сквозь тесноту к Лукьянову и накинул полушубок ему на голову. Гости загоготали и стали подзуживать Петрика, который все крепче тер грязным мехом пьяную рожу Лукьянова.
Вдруг Петрик почувствовал, что он как бы трезвеет и явственно слышит свой голос:
— Мерзавцы! Морду бы вам всем разбить!
Йотель крикнул девицам:
— А сейчас ведите нас к настоящим девочкам! Живо!
— Айда! — раздались выкрики. — К настоящим девочкам!
Пошатываясь, все растянулись длинной
— Сюда, Осип Либерович! Сюда! В середку!
— Гайзоктеру подставили ножку?
— Подставили.
— Дело сварганили?
— Сварганили.
— Золотое дело?
— С божьей помощью.
— Разве ж я не человек, Осип Либерович?
— Человек что надо, по всем статьям!
А Петрику было худо. Он хотел ухватиться за что-нибудь, но руки его всякий раз задевали девицу, которая шла рядом. Впрочем, ему все было безразлично — ведь это сейчас не он, а его отец, которого только что вытащили из одной лужи, чтобы он через минуту очутился в другой.
На улице, кроме их шумной компании, никого не было. Кругом безлюдные скверы, фонари, прохлада, полночь.
Петрик отстал от компании, ему было нехорошо, тошнота подступала к горлу.
Он задержался у витрины, опустил голову; мучительная судорога сотрясала все его тело.
Когда он немного пришел в себя и оглянулся, никого уже вокруг не было. Он поплелся в сквер и рухнул на скамейку.
На другой день после пьянки все были точно в чаду. Петрику было невыносимо стыдно. Он совсем расслаб, в животе и в горле стояла какая-то гадость, от которой невозможно было отделаться.
Вскоре вся компания разъехалась, один Йотель задержался в городе.
Под вечер Петрик, зайдя в номер к Йотелю, чтобы договориться насчет завтрашнего отъезда, увидел, как Йотель растерянно шагает из угла в угол, а в сторонке у шкафа стоит женщина.
Петрик пригляделся к ней: пожилая женщина, на которую напялено множество одежд. Увидев Петрика, она смолкла и, раньше чем он успел обратиться к своему хозяину за распоряжениями, ухватила его за руку:
— Ты что здесь делаешь, Петрик? А Лям где?
Петрик оторопел: новая напасть на него!
А женщина повернулась к Йотелю и продолжала:
— Именно сейчас выпал «счастливый случай», как вы выразились, чтобы выразить нам свои «симпатии». Встреча с вами опасна для нас. Я ее не ожидала. Мы таким образом проверим, кто вы такой. Вы можете нам предоставить на один день вашу бричку и ваш паспорт?
Йотель молчал.
— Да или нет? — тихо, но требовательно спросила женщина.
— Да, — еле слышно проронил Йотель.
— И еще одно. Вы, как я вижу, занимаете двойной номер. На сегодняшнюю ночь вы нам одну комнату уступите. В соседней будете вы ночевать, а эта останется в нашем распоряжении.
Йотель молча кивнул головой.
Женщина ушла. Через минуту она вернулась с каким-то высоким мужчиной и предложила стоящему в дверях соседней комнаты Йотелю идти спать. А насчет Петрика она сказала:
— Этот может остаться здесь.
Петрик уже с первых минут узнал этот твердый, волевой голос и чуть не закричал от радости, но вовремя взял себя в руки.
Не зажигая огня, женщина велела высокому мужчине устроиться на кровати, а сама стала стелить себе на стульях. Но мужчина отказался.