Лям и Петрик
Шрифт:
Он давно не слыхал, как поют петухи, и теперь их крик его поразил. Оказывается, они по утрам и в городе орут так же задорно. За туманом ничего не видно было, и Петрику казалось, что он в деревне: вот-вот блеснет речка с утятами, перебежит дорогу пастух с длинным посохом. Но вдали послышалось пыхтение паровоза, шум этот все приближался. Фабричные гудки рванули городскую рань. Петрику все это было внове, необычно и чем-то манило.
Почему же Элька и Аршин дуются друг на друга?
Элька придерживает рукой платок на груди и чем-то напоминает бабушку; ее белые
Они тихо брели, не разговаривая, печальные, в пронизывающем предрассветном тумане: Элька впереди, Петрик за ней, а позади Аршин.
На пустом базарчике, там, где между палаток и ларьков притаились пугающие тени, Аршин кашлянул.
Они оглянулись.
Аршин прислонился к какому-то ларьку. Они подошли к нему, и он с горечью сказал:
— Не хочу таскаться по всему городу. Останусь здесь.
— Здесь останешься? — Элька раздраженно глянула на Петрика. — Что за штуки? Его сейчас же схватят!.. Слушать противно.
— Я останусь здесь.
Петрик ломал себе голову — как их примирить? Как заставить разговаривать по-человечески? Он пригнулся к Эльке и шепнул на ухо:
— Пускай немного посидит здесь. Я сам разыщу Тамару, а вы побудьте с ним.
— Нет! — Элька дернула Петрика за плечо. — Надо его отвести к товарищам и разделаться с ним. Хватит!
Аршин съежился, втянул голову в плечи, поднял было руки, но сразу же безнадежно опустил их.
Ужас охватил Петрика. Неужто Аршин способен допустить такую дурость? Он знал совсем другого Аршина.
Аршин, порывисто дыша, бормотал:
— Но если я не могу… Не могу плестись куда-то в угоду твоим причудам. — Его губы побелели, в больших невыспавшихся глазах стояла мольба.
Элька даже позеленела от злости; она переступала с ноги на ногу, топтала барским ботинком базарный хлам, не замечая первых ранних торговок яблоками, которые стояли у своих возов и с удивлением смотрели на них.
Элька не выдержала и словно кнутом хлестнула:
— Мерзавец!
Это слово гулко пронеслось по пустому базарчику. Она спохватилась, что ведет себя слишком рискованно, схватила растерянно стоявшего Петрика и ушла с ним, как бы спасаясь от беды.
После нескольких минут быстрой ходьбы Петрик пришел в себя. Он осторожно оглянулся.
За ними, позади, скрючившись, шагал мрачный, погруженный в свои мысли Аршин.
Неловко было будить чужих людей на рассвете, все же Элька быстро договорилась с тетушкой Переле. Элька сказала ей, что приехала искать брата, а вот этот — она показала на Петрика — ей помогает. Быстрая хозяйка сразу же постелила Петрику на кухне, чтобы он мог поспать до утра. В доме тетушки Переле все еще была ночь.
— А мне надо идти, — отпросилась Элька. — Днем я зайду, и мы обо всем переговорим.
Петрик долго ворочался на своей новой постели.
Если б в кухню не заглянуло солнце, не коснулось его лица, он бы спал весь день — усталость, словно угар, клонила его ко сну. Но солнце разбудило Петрика. Он услышал в соседней комнате шаги. Это, наверное, Тамара; она уже, конечно, все
Но почему у него губы так отяжелели, словно свинцом налились?
В кухне прохладно, его тянет в соседнюю комнату, где полно солнца и где на столе, наверно, приготовлен отличный, сладкий чай. Там Тамара… Но губы у него распухли, их не сожмешь, они болят, и изо рта бежит слюна. Он вскочил, заметив на печке осколок зеркала, глянул на себя и остолбенел; верхняя губа чудовищно набухла, кончик носа был еле виден, он совсем утонул, точно в подушке. Как предстать перед Тамарой? Она, чего доброго, подумает, что он всегда такой. И почему, черт побери, эта губища ко всему еще так блестит?
Тамара нарочито громко поет, чтобы он услышал ее и выбрался наконец из кухни. Хоть бы чем-нибудь перевязать окаянную губу!
Петрик руками прикрыл лицо и появился на пороге; видны были только его глаза. Тамарочка подумает, что он играет с ней в детскую игру «ку-ку».
Узенький лобик Тамары сморщился, и она засмеялась:
— Что с вами?
Петрик, не отнимая рук от лица, ответил, что сам не знает, что с ним. Ему приятно было, что она обратилась к нему на «вы».
— В чем же дело? — Ее длинная худенькая фигурка насмешливо качнулась.
— Ничего. — Но его тотчас охватило отчаяние и стыд. «Она, наверно, смотрит на мои руки; видит, как они расчесаны».
Он сразу же опустил руки.
А Тамара, увидев перед собой перекошенный, распухший рот, разразилась заливистым смехом.
— Что с вами? — подбежала она к нему.
— Вот! — Ему вдруг стало легко, и он, криво улыбнувшись, показал на опухоль. — Вошел в избушку, а губа — с подушку.
Оба дружно расхохотались.
В окно врывалось ясное утреннее солнце, его лучи лежали на столе.
— То-то я ночью слышала, будто в доме комарик пищит. — Она всплеснула руками и снова от души засмеялась.
— Не понять — то ли вы смеетесь, то ли плачете.
— Что же вы стоите на пороге? Заходите, — Тамара показала на стул, — мама мне уже все рассказала. Она вернется с рынка, и мы пойдем искать Ляма. Мы позовем Яшку, может, он пойдет с нами в адресный стол. Яшка хорошо знает город. Вас ведь зовут Петрик, да?
Вся комната была залита солнцем. Петрику все время вспоминалось утро в деревне.
А на улице стоял ясный денек, чистый, прозрачный, совсем как ручеек летом. На Тамаре было легкое платье без рукавов; и сама она, и все, что на ней, было чистенькое, хорошо простиранное душистым мылом. А Яшка, тот и вовсе явился в белых туфлях. Но разве можно ходить в белых туфлях прямо по земле? — беспокоился Петрик. — Ведь они сразу запачкаются? Он когда-то видел белые туфли, но то было у помещицы. У нее умерла дочка, и девочку обули в белые туфельки и положили в гроб.
Рядом с Тамарой и Яшкой Петрик выглядел грязным, пропыленным, сапоги его порыжели. Опухшая губа будто клонила голову к земле. Ему казалось, что он старенький дядька, который едва поспевает за молодыми панычами. А на Яшке все курчавится. Даже нос у него как будто курчавый, и речь кудрявая, и смешок.