Лытдыбр. Дневники, диалоги, проза
Шрифт:
Стать философом очень просто. Надо поставить один вопрос и дать на него все ответы.
Например, зачем человек учится в школе? Он там учит всё непозволенное, чтобы, когда, например, попадёт в плен, сделать это непозволенное, – они же не ожидают, что он так сделает, – и убежать.
Зачем бежать из плена? Чтобы не быть на смерти.
А зачем не быть на смерти? Чтобы жить.
Зачем жить? Чтобы было много удовольствий. Если ты умрёшь, то не увидишь травы, не услышишь шорох листьев, не пошевелишь рукой.
…От плена можно так ещё избавиться:
Вот зачем человек учится в школе. Ты сама могла бы догадаться об этом?..
Мой первый рубль
Свой первый рубль я заработал, когда отец взял меня в экспедицию на озёрном тягаче. Это были такие ужасно уродливые корабли, которые толкали баржу, вопреки своему названию. И там мне несколько раз капитан давал порулить судном – с последствиями, как я помню, катастрофическими. Но в конце нашего путешествия он начислил мне, по-моему, 63 копейки жалования как матросу за вахтой рулевого. А потратил я их в каких-то портовых городах – как сейчас помню, они назывались Ярославль, Кострома, Рыбинск, – на всякие гадости, которые мне безумно нравились и которые я купил в подарок маме. Это были какие-то чудовищные бижутерные диадемы, до сих пор страшно вспоминать.
Чему меня научил мой первый гомосексуальный опыт
Лет мне было 17, учился я на первом курсе ММСИ им. Семашко (ныне МГМСУ), и половину всякого рабочего дня проводил в метро, потому что кафедры нашего института были разбросаны по всей Москве, от Соколиной горы и Новогиреево до улицы Саля-Мудиля [5] , что за Мнёвниками, напротив Крылатского. Учебный день мог начаться практическими занятиями по хирургическому уходу на Коровинском шоссе, продолжиться латынью на Делегатской улице и завершиться физкультурой в Измайловском парке. Соответственно, значительная часть моей самостоятельной учёбы протекала в вагонах московского метро, по пути домой из института.
5
Улица Саляма Адиля.
И вот еду я как-то ненастным осенним вечером из анатомического театра на Соколиной горе в сторону родной станции Ручной факзал, где-то в районе “Маяковской” удаётся урвать сидячее место, и я раскрываю второй том атласа анатомии Р.Д. Синельникова (в те времена студенты-медики учились по трёхтомному изданию, отпечатанному в ГДР). Я изучаю строение таза в сагиттальном разрезе, много нового для себя узнаю. Попутно замечаю, что интеллигентный очкарик, сидящий от меня справа, тоже внимательно рассматривает картинку, в которую я уткнулся.
Постепенно, ближе к “Войковской”, завязывается между нами разговор за жизнь, который мы, сойдя на конечной станции, продолжаем уже на скамеечке, от Рафаила Давыдыча и его красивых картинок отвлёкшись. Обсуждаем тяготы студенческой жизни, сложности с учебной литературой (мой собеседник – старше года на три и учится на юрфаке), находим общие вкусы в музыке… Но постепенно начинаю я замечать во взгляде и интонациях нового знакомца (назвавшегося Аркадием) прежде незнакомые, но, увы, без слов понятные и совершенно мне неприятные признаки кое-как сдерживаемого полового влечения. Мне становится одновременно и жутко, и тошно, и неуютно от сознания, что мой визави, хоть и беседует цивильно за Jethro Tull и Yes, в то же время рассматривает меня как объект для полового акта и выгадывает момент, чтобы сделать мне какое-нибудь предложение по этому поводу. Стоит мне об этом подумать, как “Аркадий” вдруг вспоминает, что его квартира в двух остановках от метро совершенно свободна сегодня вечером, и там можно послушать новый диск “Квинов”. Так себе новый, конечно, слушан уже этот Hot Space и переслушан за полтора года, но у “Аркадия” – не жёваная какая-нибудь кассета с тридцать третьей копией, а оригинальный английский винил, вертушка “Грюндиг” с усилком и колонки крутые, предки из загранкомандировки привезли… Я каким-то непредставимым внутренним усилием преодолеваю оцепенение, встаю со скамейки,
Хочется написать “больше мы с ним не виделись”, но шарик довольно маленький, прослойка узкая, и через четверть века наши аккаунты задружились на фейсбуке, где мой неудавшийся совратитель зарегистрирован под настоящим именем, со всеми регалиями. Он нынче – управляющий партнёр крупного венчурного фонда и гражданин Америки, в России бывает наездами… Но вернёмся в 1983 год.
Боже, какая мерзость, думал я, забившись в резиновые складки 233-го “икаруса”. Ну что за ёбаный стыд. Как же так можно?! Разговаривать с человеком как с другом, по душам, интересоваться его мнением про арт-рок, когда на самом деле всё, чего ты хочешь, – это тупо его выебать… Фу таким быть!
А потом я вылез из автобуса на свежий воздух – и тут-то со мной случилась та самая тяжкая юношеская травма, которая в значительной степени предопределила всю мою личную жизнь в последующие 33 года. Мне в голову пришла простая мысль, которая обожгла меня, как удар тока.
Мысль о том, что и сам я, когда домогаюсь какой-нибудь девушки, просто потому, что нашёл её внешне привлекательной, выгляжу в её глазах в точности так же, как этот самый “Аркадий”. Который беседовать готов о самом разном, а хочет, в сущности, одного. И совершенно не того, чего хочется его собеседнику. И собеседник тоже это хорошо понимает, но по каким-то причинам вынужден терпеть этот кошачий концерт неуклюже завуалированной похоти. А иногда и уступить – но не потому, что так захотелось, а просто чтобы тему уже закрыть.
Перед моими глазами прошла череда моих юношеских донжуанских побед, уговоров, заманиваний, совместных распитий с понятной конечной целью; к слову вспомнилось определение “зануда – тот, кому проще дать, чем объяснить”. Мне стало стыдно за некоторые эпизоды, которыми, как мне казалось раньше, мужчина должен гордиться. И все эти мысли пришлись мне в тот ненастный осенний вечер очень конкретным серпом по яйцам.
Можно сказать, что личная жизнь моя с той поры основательно переменилась. Я очень много приложил усилий к тому, чтобы никогда больше не показаться какой-нибудь девушке таким вот суетливым “Аркадием”, с дежурной болтовнёй на устах и похотью в голосе.
Довольно скоро выяснилось, что никакого особенного героизма такая перемена в поведении от мужчины не требует. Просто нужно повнимательней следить за собеседником, его реакциями на тебя и твои действия, пытаться понять его настроение и жизненные принципы, – перед тем, как решить, может ли между вами что-то случиться и уместно ли думать в этом направлении здесь и сейчас.
Это не значит, что женщин или секса в моей жизни стало меньше – тогда, или когда-нибудь впоследствии. Это всего лишь значит, что никакие мои отношения с прекрасным полом не выстраивались на навязывании себя, домогательствах и принуждении. Чужое “не хочу” стало для меня непреложным законом – именно в память о том моём собственном “не хочу”, которое я почувствовал в далёком 1983 году, встретившись с “Аркадием”. Почти 33 года с тех пор прошло, но я совершенно точно знаю, что ни у кого не хотел бы вызвать таких чувств и такой внутренней реакции.
Не стоит думать, что эта перемена сделала меня или моих подруг сильно счастливее в личной жизни, что я превратился в безупречного рыцаря и галантного кавалера и никакой женщине не дал повода для глубокой и долгой обиды. Может быть, даже наоборот: из-за нежелания кому-либо навязываться я всегда более охотно сходился с женщинами, явно проявлявшими ко мне интерес, – а при таких вводных довольно высока вероятность, что подруга заинтересована в тебе больше, чем ты в ней, и эта асимметрия создаёт почву для многих последующих обид и страданий. Кроме того, существуют на свете такие женщины, которые любят, чтоб их добивались, упорно и настойчиво, всеми средствами и любой ценой – как кузина Ира из прелестной заметки Славы Сэ, пушкинская Наина или героиня Джейн Фонды из последней соррентиновской мелодрамы. Возможно, если б я не боялся проявлять чрезмерную [6] настойчивость, то с какой-нибудь из таких барышень мог составить бы вполне счастливую пару.
6
“Молодость” (2015).