Люба Украина. Долгий путь к себе
Шрифт:
– Мне везет! – воскликнул Потоцкий, прочитав срочное донесение из Пирятина и Лохвицы. – Вот и сыскалось дело для чигиринского сотника. Позовите его.
Некий атаман Линчай перебил под Пирятином и Лохвицей арендаторов и управляющих имениями иудейского происхождения.
По всей Украине среди арендаторов и управляющих имениями процветал верный способ скорейшего обогащения. Вместе с землей, с людьми и с угодьями в аренду поступали православные церкви. Чтобы окрестить ребенка, прежде попа поклониться нужно было арендатору, заплатить ему «дудка». Так называли украинцы
Атаман Линчай совершил возмездие за горькие обиды православных на свой страх.
– Чигиринский сотник пан Хмельницкий, – доложил секретарь.
– Пусть войдет.
Великий коронный гетман посмотрел на сотника чуть дольше, чем на обычного просителя. Возмутитель спокойствия застолий стоял в почтительной позе. Нарочито скован, плечи опущены, чтоб не казаться чересчур большим. На лице покорность, прямо посмотреть духу не хватает.
– Я слушаю тебя, пан…
– …Хмельницкий!
– Что ты просишь, пан Хмельницкий?
– Ваша милость, одной только защиты от не заслуженного мною гнева чигиринского подстаросты пана Чаплинского. Подстароста замыслил отнять у меня хутор Суботов – мой родной кров, приют моей семьи. Хутор дарован отцу его милостью коронным гетманом Станиславом Конецпольским. У меня есть грамота.
– Прошу тебя, пан… сотник, представь свою грамоту канцелярии староства. Я желаю прекращения распри. Надеюсь на твою выдержку и мудрость.
Хмельницкий поклонился, попятился к дверям.
– …Пан… сотник! – остановил его Потоцкий. – Завтра поутру отправляйся в полк Барабаша. Полк выступает на усмирение атамана Линчая, который грабит и бесчинствует где-то возле Пирятина и Лохвицы. Полковнику Барабашу передай: меня известили, что атаман Линчай действует заодно с отрядом татарской конницы.
Хмельницкий еще раз поклонился и вышел.
Секретарю Потоцкий сказал:
– Год от года не легче! Казаки стакнулись с извечным своим врагом – с крымцами. Надо как-то помешать столь опасному союзу.
5
Хмельницкий проснулся от запаха гари. Открыл глаза, поглядел на потолок, на стены – комната, слава Богу, не пылала. Потянул в себя воздух и почувствовал, что запах дыма вкусный. Да такой вкусный, такой призывный – в животе заурчало.
«Поварята праздник готовят». Потянулся, закрыл глаза и провалился в последний досыпок.
Увидал подстаросту своего, пана Чаплинского. Чаплинский размахивал саблей, звал кого-то и указывал на него, на Хмельницкого. Лес за спиной пана подстаросты оказался войском. Земля загудела. Это шла в атаку крылатая польская конница.
«Умру, а не побегу», – сказал себе Хмельницкий и на всякий случай оглянулся. И увидал, что за ним такой же лес, как за паном Чаплинским. Стоило поглядеть на деревья, как все они обернулись казаками. Пан Чаплинский побледнел, попятился, спрятался за спины «крылатых».
«Устоят ли?» – подумал
– Ну и сон! Скорее надо убираться из этого ясновельможного логова.
Оделся, собрался, пошел на конюшню взять своего коня.
За ночь весь огромный двор превратился в кухню. Над раскаленными углями крутили на вертелах откормленных тельцов. Жир капал в огонь, взмывали языки пламени, курился и стлался щекочущий ноздри дым. Ружейный треск летел с огромных сковородок, на которых жарились птица, поросята. Одни повара начиняли пряностями и дичью сразу трех быков, другие начиняли дюжину свиней.
Хмельницкий поймал себя на том, что стоит посреди двора, да так стоит, словно по голове дубиной ударили. Опамятовался, чуть не бегом кинулся к конюшне, оседлал коня – и прочь, прочь от кухонного неистовства, как от преисподней.
А на дороге уже было шумно. Громыхали рыдваны, кареты. Изнутри экипажи в парче и бархате, снаружи в атласе и коврах. Лошади выкрашены: красные, синие, золотые, серебряные.
«Вот он, дракон, сосущий из матери Украины и кровь, и мозг».
Подумал и оглянулся.
Над необъятным двором великого коронного гетмана стоял высокий дрожащий дым.
– Вот она, их церковь. Их правда. Их закон.
Вздрогнул, и вовремя.
Положив поперек седла копье, мчался на Хмельницкого всадник. Хмельницкий успел дать шпоры, конь скакнул через дорожную канаву, споткнулся, но не упал, слава Богу.
– Жаловаться приезжал? – крикнул пан с копьем.
– А, это ты, пан Чаплинский? Я не жаловаться приезжал, ищу справедливого суда над тобой.
– Нашел ли?
– Было бы нынче царство Ягайлы, нашел бы!
– Чем же оно тебе приглянулось, царство Ягайлы?
– А вот когда королевский слуга Гневош оклеветал королеву, суд, уличив его во лжи, заставил лезть под стол клевету отбрехивать. Клеветники в те добрые времена из-под столов не вылазили, по-собачьи брехали.
– Умен ты больно, пан сотник. Не сбавишь спеси, уж я найду способ отправить твою милость к королю Ягайле. Чтоб тосковал меньше.
Лошадей тронули одновременно, с норовом, только пыхнула пыль из-под копыт.
6
Палили пушки.
Земля ходила ходуном, но и этого было уже мало. Пусть и небо танцует.
Залп, еще залп! Дорогие гости, пожалуйте на танцы!
О, мазурка – душа поляка!
И проста и вычурна, угроза и самая нежная исповедь, бесшабашная дикость и утонченная грациозность.
Танцы начались с полонеза. Если мазурка душа, то полонез – плоть поляка. Это торжественный марш. Впереди сивоусые, покрытые шрамами герои в парах с первыми красавицами республики. За героями старосты, каштеляны, князья, а потом уж пылающее восторгом юное рыцарство. Молодость, жаждущая подвига, ведомая испытанными бойцами, – вот суть полонеза.