Люба Украина. Долгий путь к себе
Шрифт:
Богдан согласно кивнул, встал, не забыл пригнуться в дверях. На улице его ждало несколько казаков.
– А поехали-ка, братцы, до пана Чаплинского, – сказал Богдан.
– Поехали! – согласились казаки.
В Чигирине им уже на околице сообщили: пан Чаплинский спрятался в костеле.
Когда подъехали к костелу, увидали жолнеров. Двери костела распахнулись, и, ведя за руку Матрену, вышел пан Чаплинский в окружении своей ватаги. У Матрены на голове блистала в лучах заходящего солнца фата, а пан Комаровский
У Богдана потемнело в глазах. Спешился, тряхнул головой – темно. Сквозь туман увидал перед собой пана старосту, самого Александра Конецпольского.
– Пан Чаплинский венчался с пани римско-католическим обрядом, – говорил Хмельницкому пан староста, но слова его шли откуда-то издалека. – Я надеюсь, беспорядков не будет учинено.
– Беспорядков не будет, – словно за версту услышал Богдан свой голос, но тут свет наконец вернулся к нему, уши наполнились звуками. – Мне бы хотелось поздравить молодых.
Хмельниций пошел навстречу процессии, краем глаза следя за жолнерами, которые изготовили оружие.
За ушами у пана Чаплинского бежали дорожки пота, в ямочке над подбородком собралось озерцо. Хмельницкий усмехнулся: никогда не видел, чтоб человек так трусил.
– Пан Чаплинский, я вызываю тебя! – бросил перчатку под ноги «молодому». – Завтра, на заре, у твоего креста, да будет он тебе памятником.
Повернулся, подошел к лошади, сел в седло и уехал в Суботов.
12
Перед иконой Богородицы горела лампада. Стоя на коленях, беззвучно молилась Степанида. Тимош спал.
Богдан постоял в дверях и тихонько вышел. На другой половине дома, разостлав коврик, совершал намаз Иса. И ему не захотел помешать Богдан, взял тулуп, ушел на сеновал.
Заснул сразу, но скоро проснулся.
– Пятьдесят два года, – подумал вслух, и глубокая обида объяла душу его.
Жизнь была еще не прожита, но все главное позади. Был генеральным писарем, был счастлив в любви. Богатства не нажил, но и недостатка никогда не знал.
– С королем говорил, – снова вслух сказал Богдан. – Два раза. С графом де Брежи вино пил.
Вспомнил о графе, вспомнил свою поездку во Францию. Де Брежи был посланником в Польше, он пригласил казацких послов в Париж, чтоб договориться о найме казаков для войны с Испанией. В кружевах, в парике, белые ручки перстеньками унизаны, а за каждую копейку торговался.
«Но я тоже не сплоховал, – думал Богдан. – Пришлось-таки графу раскошелиться».
В Париж, а оттуда под Дюнкерк отправились две тысячи четыреста казаков.
«Помри я нынче, какая память по мне останется? – спросил себя Богдан и ответил честно: – Никакой! Гетманов и тех забывают».
И сам себе возразил: «Смотря каких гетманов! Сагайдачного не забудут, Сулиму,
– Я за сына да за Матрену собираюсь пана подстаросту сокрушить, за себя самого встал, а Наливайко, Павлюк, Гуня, Остряница – те за народ дрались, за поруганную честь Украины.
Спать не хотелось. Богдан спустился с сеновала, дал овса коню, смотрел, как тот ест, кося глазом на хозяина.
– Чего смотришь? – спросил коня Богдан. – Чуешь, что паны поляки ловушку мне уготовили? Не тревожься, уж сегодня я не позабуду панцирь под кунтуш надеть. Бог не выдаст, свинья не загрызет.
13
Он приехал к кресту один, пан Чаплинский ждал его сам-треть.
– Готов, пан разбойник? – крикнул, подъезжая, Богдан и обнажил саблю.
И тут сзади грянул выстрел.
Хмельницкий дал шпоры, развернул коня и увидал пана Комаровского с дымящимся пистолетом в руках.
– И-и-и! – по-татарски взвизгнул Богдан и помчался на пана Комаровского, доставая из-за пояса пистолет.
Гнал всю свору. Пан Чаплинский, пан Дачевский и еще какой-то пан, не дожидаясь нападения, повернули лошадей и стали уходить.
Хмельницкий выстрелил и увидал, что лицо пана Комаровского залилось кровью.
– За Тимоша!
Дома, снимая доспехи, услышал: что-то упало. Поглядел – сплющенная пуля. Пуля пробила кунтуш, прошла через два ряда металлических пластин панциря и потеряла силу. Богдан долго глядел на дыру в доспехах.
– Позвонки бы перебил, сатана!
14
В тот же день из Чигирина прискакал от старосты гонец: пана Хмельницкого вызывали в суд.
Еще до суда узнал: пан Комаровский лишился левого уха, но живехонек.
– Ничего, – сказал Богдан. – Теперь он у меня меченый.
Суд был скорый и неправый.
– Покажи привилей на владение Суботовом, – попросил судья.
– Теперь у меня нет привилея, – ответил Хмельницкий, – но я показывал его в старостве.
– А где же теперь привилей?
– Его у меня выманили и сожгли.
– Я видел какую-то грамоту, – признал староста Конецпольский, – но не знаю, что это за грамота. Я не читал ее.
– Этой грамотой пану Хмельницкому жаловали корову на обзаведение, – сказал пан Чаплинский. – Корова давно сдохла, и я сжег бумагу.
– Значит, привилея у тебя нет, пан Хмельницкий? – спросил судья.
– Нет.
– Тогда твое дело проиграно. Пан староста Александр Конецпольский жалует хутор Суботов за верную службу подстаросте Чаплинскому. Два месяца тебе сроку для обжалования нашего суда в сенате, но так как доказательств на право владения хутором у тебя нет, можешь не тратиться на поездку в Варшаву.