Люба Украина. Долгий путь к себе
Шрифт:
– Коня!
Возле позорного столба, у которого стоял Тимош, сиротливо толпилось человек двадцать. Людей согнали на погляд с пустынных полуденных улиц.
Ждали палача. Сам пан Чаплинский на казнь не явился, делом заправлял его джура.
– Отвяжи хлопца! – крикнул Иван Кричевский, влетая на площадь.
– У меня приказ.
– А у меня – полк!
Джура оценивающе поглядел на пана полковника и, кривя рот, цикнул на гайдуков:
– Развяжите!
В это время на площадь
– Опять пан Чаплинский устроил самосуд. Благодарю вас, пан полковник, что не допустили истязания.
– Пан Хмельницкий – крестный отец всех моих отпрысков. Хорош бы я был, если бы проспал надругательство над его сыном.
Полковник сам проводил Тимоша до дома. Глянул на пьяную братию и только свистнул:
– Тимоша чуть не засекли у позорного столба, а они и ухом не повели. Кыш!
И чисто стало в доме.
– Ружья есть? – спросил Кричевский.
– Есть, – ответил Тимош.
– Заряди. Если кто сунется, Чаплинский или вся эта пьянь, – пали. Я услышу, – глянул в посеревшее лицо Тимоша, обнял его. – Ничего, хлопец! Живы будем – не помрем.
5
Легли спать в тот вечер рано. Иса перед сном все запоры, все щеколды проверил. Тимош зарядил три ружья и четыре пистоля.
Степанида, старшая, долго молилась, потом пришла к Тимошу, взяла один пистоль в свою девичью светелку.
– У нас ведь тоже окошко!
– Зря слуг прогнали, – сказал Тимош мрачно.
– От пьяного сброда проку немного, – возразила Степанида. – Спите. У меня сон чуткий. Если что, разбужу.
Тимош и Иса легли не раздеваясь.
– Мало тебе своих забот, – вздохнул Тимош. – За чужие дела жизнью рискуешь.
– Нехорошо сказал! – вскочил Иса с постели. – Я на твоего отца ружье поднял, а он меня простил и в свой дом как сына взял. Ты мне – брат. Беда твоего дома – моя беда. Спи, я покараулю.
– Давай вместе покараулим.
– Вместе нельзя. Под утро сон обоих сморит. Утро – самое ненадежное время.
Тимош лег. Иса сел на пол под окном.
– Так я засыпаю, – предупредил Тимош.
– Спи! – и вдруг по-кошачьи вскочил на ноги. – Слышишь?
Тимош поднялся.
– Подъехали будто бы?
Крадучись подошел к стене, взял ружье.
В ворота несильно и негромко постучали.
– Пойду спрошу, – сказал Тимош.
– Нет, я! Я – чужой. В меня не будут стрелять.
– Тебя подстрелят, что я отцу скажу? Здесь стой, чтоб в окно не полезли.
Вышел во двор.
– Кто?
– Я, сынку!
– Отец! – Тимош кинулся к воротам. Засов застрял, Тимош кряхтел, пыхтел. И наконец руки у него беспомощно
Тут выбежал из дому Иса, выбил топором клин, который он для пущей прочности загнал в скобу.
Ворота распахнулись. Отец, шевеля вожжами, завел телегу.
– Живы?! – размахнул руки, будто крылья, принимая под них и Тимоша, и Ису. – Вижу, дружите. Спасибо вам!
Выбежали из дому Степанида, Катерина, Юрко.
– Где же работники? – спросил Богдан.
Тимош прикусил губу.
– Какие сами ушли, каких пан Кричевский прогнал, – объяснил Иса. – Они только скот переводили, ели да пили.
– Ладно, – махнул рукой Богдан. – Распрягайте, хлопцы, мерина. Коня моего накормите-напоите. А мы пойдем с дивчинками свет зажжем, чтоб гостинцы видней были.
Дочерям привез Богдан платья, ленты, платки. Тимошу и Исе подарил стамбульские пояса, по двенадцать польских дукатов каждый. Юрко шапку бархатную, красную, да клетку с заморской золотой птицей. Всему дому радость!
– Чаплинский здесь? – спросил Богдан.
– Давно приехал, – ответил Тимош. – У него теперь жена новая.
– Какая-такая жена? – встрепенулся Богдан. – А где же…
Не договорил, помрачнел. Потом вдруг засмеялся.
– Засудили нас, Тимош. Отняли хутор. Да что Бог ни делает – к лучшему. Не до хутора теперь, не до хозяйства. Чтоб о хуторах думать, сперва жизнь нужно устроить, да не для нас с тобой, а всю жизнь.
Тимош слушал, затая сердце. Отец говорил с ним, как с казаком. Темное лицо парубка просияло.
– Да мы – хоть завтра! Да мы их – в капусту!
Богдан положил тяжелую руку на плечо сына, улыбнулся.
– Ого! Есть на что опереться старому батьке. – И поглядел в глаза. – Ни, Тимош. Ни! Не завтра, не послезавтра, в урочный час.
И снова дом превратился в улей.
Богдан приглашал казаков, угощал, песни пел, словно выиграл дело.
Через неделю проводили в Крым Ису. Уезжал Иса радостно, но глаза его были полны слез.
– Эх, Тимош! – прижал он к груди друга. – Бога буду молить, чтоб послал нам общего врага. Пусть самая тяжкая война, только бы не друг против друга.
– У нас есть с кем схлестнуться, – сказал Тимош, обнимая на прощанье лучшего своего товарища. – В урочный час приходи.
Кинул шапку вверх, дал коню шпоры и помчался, успев поймать шапку. Конь играл с простором, наездник, хлебая ветер, гикал коню, и воля наполняла его до ушей восторгом жизни.
В тот же день, погрузившись в две телеги, Тимош с пятью казаками из отцовской сотни повез скарб, сестер и маленького Юрка из Чигирина в Переяслав. Тимош видел: отец что-то замышляет серьезное. Может, Чаплинскому собрался башку свернуть?