Люба Украина. Долгий путь к себе
Шрифт:
– А я все выпил! – Барабаш встал, уронил стул, опрокинул над собой пустое ведро. Ведро выпало из рук, покатилось, грохоча.
– Свиньи! – Из глаз пани Хелены брызнули слезы, она кинулась прочь из дому.
Пан Чаплинский оставил дочь Кричевского посреди танца и побежал следом за своей королевой. Гости, почуяв скандал, задвигались резвее, выясняя друг у друга, что случилось и почему.
– Нам пора! – шепнул Оссолинский адъютанту.
Они уехали незамеченные.
8
Встреча
– Мы, кажется, первые! – удивился Оссолинский.
– Добрый вечер, ваши милости! – Хмельницкий стоял в дверях. Канцлер одобрительно улыбнулся, ему понравилось, что сотник человек точный.
– Что подать господам? – спросил хозяин корчмы.
– Самое лучшее вино! – сказал Оссолинский.
– Для дорогих гостей у меня есть отменная дичь – жареная дрофа.
– Подайте вино и еду и оставьте нас! – Оссолинский сел на диван и показал Хмельницкому на стул. – Как видите, я свое обещание исполнил.
Адъютант поставил на лавку завернутый в плащ тяжелый ларец.
– Вы один? – спросил он с тревогой.
– Со мной мои люди, – успокоил Хмельницкий. – Сколько здесь?
– Более десяти тысяч злотых, – внушительно сказал Оссолинский.
– Его величество король считает, что на такие деньги можно собрать армию?
– Его величество отослал вам всю наличность. На постройку «чаек» позже будет дадено еще сто семьдесят тысяч злотых.
Открылась дверь, и появился хозяин корчмы с бутылкой вина, за ним слуга с подносом.
Оссолинский поднялся с дивана, сел за стол, указав место против себя Хмельницкому. Сделал знак адъютанту. Тот вышел расплатиться.
– За здоровье его величества! – поднял свой кубок канцлер. Выпил, посмотрел Хмельницкому в глаза. – В интересах казачества – не медлить с нападением на Крым. Я привез вам булаву гетмана.
– Скоро зима. Все татарское войско будет дома, – возразил Хмельницкий. – А с булавой подождать надо.
– У хана Ислам Гирея затеялась большая распря с мурзами. Дело дошло до вооруженных столкновений.
Хмельницкий вспомнил Ису и нахмурился.
– Вам не по душе мое известие?
– По душе, ваша милость. Я сегодня ночью отправлю моих людей за оружием, а завтра соберу казаков на раду.
Оссолинский покачал головой:
– Казаков соберите после того, как я уеду… Пан Хмельницкий, ведь вы вместе с полковником Барабашем и есаулом Ильяшом Караимовичем были у короля, когда его величество вручил свое знамя Войску Запорожскому? Мне показалось, что у вас с Барабашем и Ильяшом нет единства.
– Ныне они люди Потоцкого, – прямо сказал Богдан.
– Означает ли это, что реестровое казачество за вами не пойдет?
– За мной не пойдут самые прикормленные. Не беспокойтесь, ваша милость! Барабаш поперек дороги казакам не встанет.
– За
В комнату зашел адъютант.
– Ваша милость, пора возвращаться. Боюсь, нас уже хватились.
Канцлер пожал руку Хмельницкому:
– Его величество верит в вашу звезду.
9
Старательная ведьма через самое мелкое ситечко трусила осеннюю непогодь. Дождь сыпал мелкий, и по всему было видно – конца ему не жди.
Хмельницкий, косясь исподлобья на небо, оседлал коня, вывел за ворота, поставил ногу в стремя и вдруг поглядел на дом свой. Сердце заворочалось, защемило, будто в последний раз видел он им самим свитое и уже опустевшее гнездо.
«Соберутся ли казаки по такой погоде?» – тревожно подумал Богдан, неторопливо садясь на коня.
Договорились съехаться в Роще. Все – хитрые. Скакали кружным путем, все припоздали и собрались в одно время. Богдан, однако, умудрился объявиться последним. Так задумано было. Подъезжал, зорко вглядываясь в лица казаков. Невольно потрогал спрятанное на груди королевское знамя.
Вот Ганжа, Федор Коробка, Демьян Лисовец, Михаиле Лученко, Федор Лобода, Михаиле Громыко, есаул Роман Пешта, Клыш. Первые полсотни смельчаков.
– Давай, Богдан, ждем! – крикнул Роман Пешта. – Кто опоздает, спросит, о чем гуторили.
Богдан благодарно улыбнулся есаулу, отер мокрое от дождя лицо, спросил:
– Какое жалованье реестровому казаку положено? – И сам ответил: – Не все и помнят, потому что никогда того жалованья никто из нас не получал. Нашим жалованьем шляхта кормится. Кто из нас не брал в бою пленных? А какая за то была награда? Никакой. Коня возьмешь, и того отнимут.
Богдан говорил то же самое, о чем твердил в Варшаве Гунцелю, Адаму Киселю, Яну Казимиру. Говорил он теперь все это нескладно, как-то нарочито крикливо.
– Посылали нас летом на атамана Линчая, мы королю служили исправно и верно. Побили мы Линчая за то, что он громил арендаторов. Но разве у самих у нас сердце кровью не обливается, глядя на измывательства арендаторов над нашей верой? Не дашь ему, сколько попросит, – в церковь не пустит ни живого, ни мертвого: не позволит попам ни отпеть, ни окрестить, ни обвенчать. А шляхта еще хуже: в кресты на наших православных церквах стреляют, попов наших из церквей гонят, грабят, истязают. Где защиту найти? Кому пожаловаться? Некому! Короля шляхта не слушает. Вот глядите! – Богдан вытащил из-за пазухи и поднял над головой королевское знамя. – На тайной встрече дал нам король это знамя, а еще дал привилей на двадцать тысяч реестра и другие всякие грамоты. Они хранятся в надежном месте. Мы и заикнуться о них не смеем: шляхте невыгодно, чтобы казаки были казаками. Ей выгодно, чтобы все мы были покорными холопами, чтоб гнули спины на их ясновельможные милости. Нет у нас, братья, иного выхода, как постоять за самих себя, за свою свободу, за свою веру – с оружием в руках.