Любавины
Шрифт:
– Ну, спасибо.
– Ага. А найдете, скажите, что просил, мол, отец-от, я, значит, чтоб он не продавал всех поросят. У него скоро пороситься будет, так пусть мне двух оставит.
– Ладно.
До Чуяра доехали часа за полтора. Небольшая деревня на самом берегу реки. На плетнях сушатся невода, сети, переметы. Кругом тайга, глухомань, тишина. На единственной улице – ни души.
Подъехали к четвертому дому, постучали в ворота. Вышел высокий сухой мужик, сел на лавочку
– Восемь, – посмотрел вопросительно на парней. – За неделю срубим. Дешевле никто не возьмется.
Пашка начал торговаться. Расторгуев ковырял землю и повторил упрямо:
– Дешевле никто не возьмется.
Иван отвел Пашку в сторону, сказал:
– Черт с ним, слушай…
– Погоди ты! – воскликнул Пашка. – Дай уж я буду.
– Ну, давай.
Иван попросил у Расторгуева ведро, пошел к реке за водой – радиатор парил.
Солнце коснулось уже верхушек гор, на воду легли длинные тени. От реки веяло холодком.
Иван сел на теплый еще камень-валун, засмотрелся на воду. Она неслась с шипением: лопотали у берега быстро текучие маленькие волны, кипело в камнях…
«Будет дом, будет Мария – и все, больше мне ничего не требуется, – думал Иван. – Буду сидеть вот так вот на бережку… может, сын будет…».
Пока Иван ходил на реку, пока мечтал там, Пашка успел поругаться с Расторгуевым. Сторговались так: за восемь тысяч срубить дом, баню и помочь сплотить плот. Пашке это все-таки показалось дорого. Он обозвал Расторгуева куркулем, тот обиделся и посоветовал Пашке «мотать отсюда, пока светло».
Когда Иван подошел к ним, они сидели на лавочке и молчали.
– Что? – спросил Иван.
– Не вышло дело, – сказал Расторгуев. – Он хочет и рыбку съесть и…
У Ивана упало сердце.
Пашка вскинул голову.
– Давай так, – заговорил он, – семь тыщ…
– Руби сам за семь тыщ. Мне надо шестерых плотников на неделю брать, мне надо им харч ставить, надо заплатить да еще напоить в конце.
Пашка встал, сказал Ивану:
– Пойдем пройдемся малость. Машина пока пусть здесь постоит.
– Пусть постоит, – согласился Расторгуев.
Пошли по улице, заспорили негромко.
– Что ты делаешь! – начал Иван. – Ты что, не хочешь…
Пашка сделал рукой успокоительный жест.
– Спокойствие. Все будет в порядке. Никуда он от нас не уйдет. Походим по домам, приспросимся. Если дешевле не рубят, значит, отдадим восемь.
Зашли в три дома, поговорили с хозяевами: цена, в общем, нормальная. А если Расторгуев соглашается еще срубить баню и помочь сплотить плот – это совсем по-божески.
–
Расторгуев колол в ограде дрова.
– Значит, так: семь с половиной – и дело в шляпе, – сказал Пашка.
– Не-е, – Расторгуев хэкнул – развалил огромную чурку пополам. – Руби сам за семь с половиной.
– Сгниет у тебя заготовленный лес. Кто же сейчас, осенью, приедет дом заказывать, ты подумай? Это уж я – женюсь, поэтому мне приспичило. Нормальные люди с весны строятся.
Это были разумные слова. Расторгуев промолчал, опять хэкнул – развалил еще одну чурку.
– Как?
– Лишние разговоры, – сказал Расторгуев, нацеливаясь колуном в чурку. – Сказал – значит все.
– Поехали, – решительно заявил Пашка. – Проедем в другую деревню.
Расторгуев бросил колун, вытер рукавом рубахи вспотевший лоб.
– Семь восемьсот. Это вообще-то называется грабеж средь бела дня. Я еще таких заказчиков…
– Семь шестьсот…
– Тьфу!… – Расторгуев, обессилевший, сел на дровосеку. – Черт с тобой: семь семьсот – и пойдем магарыч пить.
– Все, – сказал Иван. – Согласны. Вы тут до второго потопа будете торговаться. Семь семьсот.
– Магарыч с тебя! – Пашка показал пальцем на Расторгуева. – Я первый сказал.
Иван захохотал; даже Расторгуев усмехнулся и покачал головой.
– Ты, парень, не пропадешь.
Выпили самогона, разомлели…
– Переночуем? – предложил Иван.
– Давай.
– Могу вас с собой взять переметы ставить. Потом получим сплаваем.
– Никогда не видел? – спросил Пашка брата.
– Что?
– Как лучат?
– Нет.
– Поплывем.
Переметы Расторгуев раскинул на той стороне, против деревни. А лучить завелись далеко вверх.
Причалили к берегу. Расторгуев закурил и стал налаживаться. На носу долбленной лодки укрепил «козу» – приспособление, напоминающее длинную тонкую руку с растопыренными пальцами. В «козу» – меж «пальцев» – аккуратно наложил смолья, подточил подпилком острогу, выплюнул в воду окурок, сел, закурил новую.
– Подождем – пусть стемнеет получше.
Тишина навалилась на реку и на ее берега. Ни собака не взлает, ни телега не скрипнет, никто нигде не кашлянет, не засмеется… Тишина. Гнетущая, сосущая душу тишина. Только шипит в камнях вода.
– Как вы тут живете! – негромко воскликнул Пашка. – С ума же сойти можно.
– Почему это? – не понял Расторгуев.
– Дико. Тишина, как в гробу…
– Привычка. Я сейчас в шумном месте неделю не вынесу – голова начинает болеть.