Любавины
Шрифт:
– Скажет тоже – убили!
– Может помереть.
– Дрались, что ли?
– Ага.
– С кем?
– Не знаю.
– У тебя курево есть? – Егор присел на ясли. – Я прокурился.
Макар сел рядом, достал из кармана кисет, подал брату. Нахмурился, разглядывая окровавленную шапку.
– С кем он? – опять спросил Егор.
– Не знаю. Не могу никак понять: чем так звезданули? От гирьки не бывает рвано. А тут вишь… – он сунул
– Брось ты ее! – откачнулся Егор.
По крыше конюшни забарабанил редкий, но крупный дождь, – ранний собрался. Первый в этом году.
– Пахать скоро, – вздохнул Макар.
Егор подобрал с земли соломинку закусил в зубах.
– Втюрился я, Макар…
Макар живо повернулся:
– Ну-у! В кого?
– В Марью Попову.
Макар заулыбался: такая любовь сулила много хлопот Егору.
– Как же теперь?
– Не знаю. Хоть «Матушку-репку» пой.
– М-дэ-э… – сочувственно протянул Макар. – Плохо твое дело, Егор, шибко плохо. Даю голову на отсечение – он даже разговаривать об этом не станет.
Егор сам знал, что говорить с отцом о Марье – все равно что шилом пахать. Глупо. Емельян Спиридоныч понимал одно: невеста должна быть с приданым. Он за Кондрата высватал некрасивую, хворую девку, зато из богатого дома. «С лица воду не пить», – заявил он.
– Пощупал уж ее? – спросил Макар.
Егор дрогнул ноздрями, сплюнул.
– Оглоед!… Только одно знаешь. Все, что ли, такие?
– Что ж ты с ней… оленей ловил?
– Перестань, а то в зубы заеду!
– Я заеду! – в глазах у Макара загорелся веселый злой огонек. – Попал – так не чирикай.
Егор бросил соломинку, подобрал другую.
– В общем, не видать тебе Марьи, как своих ушей, – сказал Макар, поднимаясь.
Егор задавил сапогом окурок, каким-то не своим голосом тихо сказал:
– Поглядим.
Домой Емельян Спиридоныч приехал на другой день.
Кряхтя, боком влез в дверь, скинул с плеча мешок.
– Здорово ночевали, – весь опухший, темный, с мутными глазами.
– С приездом! – весело откликнулся Макар. Он был один дома. Куда-то собирался: стоял перед самоваром в синей сатиновой рубахе, смотрелся в него.
Отец выжидающе уставился на сына.
– Никто не был?
– Никого. Монголка-то прибежала.
Емельян слезливо заморгал.
– Сама?
– Сама. Ночью. Как заржет под окном… Я думал, мне сон снится.
Емельян Спиридоныч снял рукавицу, высморкался в угол.
– Поеду в город – рублевую свечку Миколе-угоднику
– А где Кондрат?
– Там.
Макар вышел, но тотчас вернулся обратно с широко открытыми глазами.
– Эти… приезжие зачем-то идут.
Емельян Спиридоныч выронил кисет. Встал, хотел идти в горницу, но в сенях уже скрипели шаги. Оба – отец и сын – замерли посреди избы, глядя на дверь.
– Здравствуйте, хозяева! – вошли Платоныч и Кузьма.
– Доброго здоровья! – приветливо откликнулся Макар.
Он несколько суетливо подставил один стул и… сам сел на него. Но тут же вскочил, поправил рубаху.
Кузьма с недоумением глядел на Макара. Тот почувствовал этот взгляд. Тоже уставился на Кузьму – тревожно.
Молчание получилось долгим, тяжким для Любавиных. Емельян Спиридоныч мучительно решал: сесть ему или продолжать стоять? Или вообще уйти в горницу?
– Мы вот по какому делу: решили в вашей деревне школу строить. Поможете?
Емельян Спиридоныч сдвинулся наконец с места, пошел к порогу раздеваться. Макар сел, закинув ногу на ногу. Приготовился с удовольствием разговаривать.
– Школу, значит, строить? – Макар бесцеремонно рассматривал Платоныча. – Большую?
– Хорошую нужно.
– Так. А сортир там будет?
Емельян Спиридоныч гневно обернулся на сына. У Кузьмы багрово потемнел шрам. Один Платоныч сохранял спокойствие.
– Ты что, мастер по сортирам?
– Ага. Я очки вырубаю. И какие очки, ты бы знал!… – Макар говорил серьезно, даже несколько торжественно. – Не очки, а загляденье! Люди сутками сидят на них, и вставать неохота. Сидят и смеются… от радости.
Кузьма с тоской и яростью посмотрел на Платоныча. У того чуть заметно дергалось левое веко.
– Знаешь… Это интересно. Фамилию твою можно узнать? – Платоныч полез в карман за карандашом.
Макар настороженно сузил глаза:
– Зачем?
– А нам такие мастера нужны. Как фамилия?
– Ну, это ты зря, дядя… Я ж пошутил, – Макар невесело улыбнулся.
– Как фамилия?! – строго прикрикнул Платоныч.
Макар сутуло повел плечами.
– Любавин. Только не ори на меня.
– Ты чего это, борода, разоряешься? – спросил Емельян Спиридоныч. – Гляди, это тебе не старинка, – под лохматыми бровями его тускло мерцали, играя, злые глаза.
Платоныч, не оборачиваясь, резко сказал: