Любимая девушка знахаря
Шрифт:
Интересно, а далеко ли до той Золотой пади, о которой говорил возчик? Какое странное слово – падь... Здесь, на Нижегородчине, так не говорят. Может, слово варнацкое? Или просто сибирское? Мать как-то обмолвилась, что Вассиан Хмуров родом из Сибири, учился в Москве, учительствовал в Нижнем, ну а потом его каким-то ветром в Падежино занесло. А между прочим, слово «варнак» – не простое. Так называют каторжников, беглых из Сибири. Ну да, ведь те варнаки бежали именно с сибирских золотых приисков. Они, вероятно, и занесли чужое словцо «падь» в здешние края вместе со своим золотом.
Золотая падь, Золотая падь... Почему она золотая? Неужели потому, что где-то там золото зарыто? И какие там мороки? О них поминал возчик. Призраки,
Маруся стиснула руки. Ой, как раззадорило ее вдруг любопытство! Она всегда была такая – вынь да положь, нетерпеливая. Мать посмеивалась: ты-де как сухие еловые иглы, вмиг вспыхнешь и сгоришь, следа нет. Маруся и сама за собой знала – стоит подождать, и желание утихнет. Самым трудным было не кидаться исполнять его немедленно, а именно заставить себя подождать. И потом как рукой снимало неодолимое стремление бежать на новую кинокартину, или на танцы на площадке над Откосом, или нажарить дерунов из остатков картошки, или, отложив книжки, пошептаться на крылечке с соседкой Любкой о том, с кем нынче ходит Гошка Кудымов...
«Ерунда, – твердила себе Маруся сейчас, – ну вовсе нечего мне в лесу делать. Небось те, которые ищут золото, не шибко рады будут, когда я там появлюсь. Да и как добраться туда? Я даже не знаю, куда идти. Еще заблужусь! И не идти же в платье...»
И тут словно бы кто-то шепнул ей в ухо: «А гимнастерка и штаны, которые лежат в сундуке в сенях? А парусиновые сапоги?»
В самом деле, эти вещи Маруся видела. Она даже как-то раз примерила сапожки – они оказались не мужские, а, как теперь говорят, мальчиковые, на вид не сильно больше Марусиного тридцать седьмого размера. И девушка подумала тогда, что они совсем мало надеваны, и если бы тетка взяла да и отдала их Марусе, когда та соберется уезжать, было бы очень даже неплохо. Вряд ли ей такие ладные сапожки уже сгодятся, к чему они в деревне? Сразу видно, что уже много лет лежат неношеные. Но Маруся никак не могла придумать, как бы разговор о тех сапожках повести. А теперь вот сгодятся, и Маруся ни слова не скажет тетке о том, что взяла их.
Она отскочила от забора и вихрем понеслась в сени. Лютое нетерпение словно подгрызало ее изнутри.
– Охолонись! – сердито сказала девушка сама себе, но окрик пролетел мимо ушей, словно был произнесен чужим глупым голосом, прислушиваться к которому не обязательно и даже не нужно.
Заглянула в боковушку, где спала тетя Дуня. Там тихо, лишь слышно сонное дыхание.
«Я недолго, только в лес войду – и назад», – мысленно посулила Маруся – и даже поморщилась, потому что поняла: вранье забубенное. Она врала сама себе. Она знала, что не успокоится, пока не дойдет до Золотой пади и не увидит, что там за падь такая. А может, пока не найдет там чего-нибудь... не найдет там того, в честь чего место носит свое необычное название...
Ну да, конечно, это недостойно будущей комсомолки. Ну да, конечно, мечты о богатстве должны быть чужды ей. Даже отвратительны. Просто позор – вдруг возмечтать о грудах золота, как будто она не рабфаковка, а какая-то кисейная барышня, бесприданница из старинных пьес, мечтающая о деньгах, чтобы повыгодней выйти замуж. Все ее силы, все мечты должны быть устремлены к светлым горизонтам победы мировой революции, построения социализма во всем мире, а она думает о том, как может выглядеть загадочный варнацкий клад.
– А может, я найду клад и передам его на дело строительства нового общества! – запальчиво пробормотала Маруся и испуганно прихлопнула рот ладонью. Не хватало сейчас тетю Дуню разбудить.
«Стой, девка! Как же ты собралась больную тетку бросить? Мало ей волнений из-за пропавшего мужа, теперь еще и племянница невесть куда подевается!»
Совесть куснула
– А может, я к вечеру обернусь, – пробормотала она виновато, глядя на неподвижную фигуру под одеялом. И, ступая на цыпочках, приблизилась к кровати и положила на стоявший рядом стул бумажку в синих разводах – письмо Вассиана. Прочтет его тетя Дуня – и у нее с души хоть немного отляжет. Станет о муже думать – и забудет о племяннице беспокоиться. А там, глядишь, Маруся воротится.
Девушка вышла из комнаты и принялась торопливо одеваться. Гимнастерку и штаны натянула прямо на платье – так и сидели ловчее, и телу приятней. Подпоясалась вздержкой, кусок которой отрезала от мотка бечевки, найденного в сенях, и стала обуваться. Сапоги оказались настолько грубы, что никакие портянки не помогали, и Маруся приуныла: в два счета мозоли набьет на ногах. Она подумала-подумала, потом отрезала еще кусок бечевы и, связав сандалии за ушки, повесила через плечо. Устанут от сапог ноги, и будет в лесу сушь – можно на время сандалии надеть. Неведомо, сколько идти придется, а ногам нужен роздых от неудобной обуви, это всем известно. На городских и сельских улицах летом можно просто разуться и шлепать босиком, а на лесной тропе в два счета обезножеешь. Сандалии еще как пригодятся!
Насупившись, как будто злясь на те сомнения, которые продолжали ее терзать, словно злые осенние мухи, Маруся повязалась платочком, подошла к зеркалу, висевшему в горнице, и проворчала, глядя на свое нелепое отражение:
– Не то баба, не то солдат.
Вернулась на кухню, взяла краюшку хлеба, два огурца и увязала в тряпицу щепотку соли. Надо было бы прихватить с собой воды, но не нашла, куда налить. И тут ее словно подтолкнуло что-то – открыла тот самый сундук, из которого взяла одежду. Там были аккуратно сложены всякие хозяйственные мелочи: мотки проволоки, мешочки с гвоздями, молотки, обрезанные голенища от сапог, дратва и ком вара для подшивки валенок, несколько рыболовных крючков и леска, намотанная на деревяшку. Маруся нетерпеливо осмотрела все это удивительное богатство (нет, в самом деле, она и не подозревала, что дядя Вассиан такой бережливый и запасливый, хозяйственный такой!) и почему-то даже не удивилась, нащупав круглый бочок латунной фляжки, вроде солдатской. Наверное, она и впрямь была солдатская – мятая-перемятая, с тугой крышкой. Может, Вассиан Хмуров с ней на фронте был – он же воевал в империалистическую, а воевал ли в Гражданскую, о том Маруся и слыхом не слыхала... Вполне может быть, он сражался на стороне белых, хотя сейчас это Марусю не волновало ни на грамулечку, ни на минуточку. Она хотела одного – скорей собраться и уйти. Словно некая дверь распахнулась внезапно перед ней – и могла так же внезапно захлопнуться.
Конечно, если проснется тетя Дуня, если ударится в плач, у Маруси не достанет сил ее бросить. Значит, скорей, скорей в путь!
Девушка опрометью кинулась из дому, воды во фляжку зачерпнула уже из дождевой бочки, на ходу закрутила крышечку, пробежала огородом, перелезла через забор и ринулась к лесу так стремительно, как если бы ее гнали палками, да еще свистели и улюлюкали вслед.
Но тихо, тихо было вокруг, словно вымерло все в Падежине, словно вымерло... Лишь сонная рыжая шавка из-за ограды последнего в порядке дома проводила глазами летящую к лесу Марусю и лениво, хрипло, нехотя тявкнула ей вдогонку.
Как ни странно, едва слышное тявканье было услышано Марусей и не только заставило ее замедлить бег, но почувствовать себя так, словно ей в лицо ледяной водой плеснули.
Да куда ж она так несется, интересно бы знать? В лес... Но лес – громадный! А она ведь знать не знает, куда там, в лесу, податься, в какую сторону лежит пресловутая Золотая падь, куда вообще пошел Вассиан Хмуров. Снарядилась, смотрите на нее! Сапоги напялила, сандалии на вздержке несет! Припас взяла! А идет-то куда?