Любимая девушка знахаря
Шрифт:
Оттуда и в действующую армию ушел. Туда и вернулся в 17-м после ранения – и жил, не думая больше о городе, жил единым днем, потому что время настало безумное, и никак оно не кончится. Не стану врать: были у меня мысли самому попытаться найти то, что ищу теперь по воле Тимки, делился я своими мыслями с Дуней, но она их очень остужала. Она никогда не верила в байки ни про погосты на деревьях, ни про лютую воду, ни, само собой, про варнацкое золото.
Я ей никогда не говорил, кто именно первым рассказал мне историю про клад. Она-то думала, просто собрал обычные байки по окрестным деревням. Дуня не знала, что впервые в Падежино привел меня тот случайный рассказ, который я услышал от одноногого бродяги на Миллионке, рядом с которым крутился востроглазый парнишка. Да сколько же всяких историй о самых разнообразных кладах наслушался я в тех местах, которые
Дуня, где ты, что с тобой?! Неужели за все время, что я исчез, исчез бесследно, ты ни разу не взволновалась обо мне? Неужели твое вещее сердце не подсказало, где я, что со мной... Помнишь, какие письма писала ты мне в действующую армию? Я только диву давался, как чуяла ты опасность, которая мне грозила, описывала происходящее со мной, описывала бои с такой точностью, словно видела их своими глазами. Я знаю, что не был бы ранен, если бы получил твое письмо перед тем боем, а не спустя две недели после него...
Дуня, моя вещая женка, я так надеялся на твою помощь! Надеялся, что ты обратила внимание на фразу в моем письме: «Пойду под аз» – и поняла ее. Мы не раз говорили, что то дерево, которое видно с околицы, похоже на букву «аз». Но раньше я и представить не мог, что это не случайный подрубок, а метка, по которой, зная еще кое-какие метки, можно выйти на Золотую падь не кружной, мрачной, морочливой, дремучей тропой, а словно бы дорогой торною. Приметы Тимка узнал от дядьки Софрона. А еще Софрон открыл ему, как именно нужно искать и брать варнацкий клад. На беду мою сказал, на погибель... А впрочем, может быть, еще улыбнется мне удача, может быть, еще удастся мне уйти отсюда. Да не просто так уйти, не с пустыми руками...
Сообщение о том, что «Форд» съехал на обочину и застрял в сугробе, Феич выслушал без особой радости.
– Ну надо же такими дураками быть! – с тоской простонал он. – Как теперь вытаскивать твою таратайку?
– Может, твоим «джипом» подцепим и вытянем? – робко предложил Леший.
– «Джипом»... – проворчал Феич. – Да у меня «джип» которую неделю в Нижнем в сервисе стоит. Забыл, что ли? Мы ж его вместе отвозили.
– Забыл, – покаянно вздохнул Леший. – Но что же делать? Автосервис не поедет, если сказать, что машина исправна и просто с обочины сошла. На ночь «Форд» оставлять там нельзя. Если не поможешь вытащить, приюти Алёну, потому что рейсовый в город на сегодня уже отходил, я так понимаю.
– Отходил, – согласился Феич. – Но ладно, я твою барышню приючу... приютю... короче, ясно... А ты куда денешься?
– «Форд» караулить пойду, – развел руками Леший. – Если иномарку на ночь даже в тайге оставить, непременно найдутся медведи, которые ее разденут и разуют, ведь факт. А тут места вполне обитаемые. Мне за такую таратайку знаешь сколько у мольберта надо стоять?
– Если ты пойдешь к машине, я с тобой, имей в виду! – быстро вмешалась в разговор Алёна. – Замерзну, простужусь, умру, и моя смерть будет на вашей совести, Феич. И русская литература вам этого не простит.
– Да и русское изобразительное искусство тоже, между прочим, осиротеет без меня, – пробормотал Леший, как пишут драматурги, в
– Ох, господи, господи, грехи наши тяжкие! – сердито воскликнул Феич. – Ну что мне с вами, такими ценностями общечеловеческими, делать? Не выгонять же на мороз ночевать. Ладно, поступим вот как. Вы, Алёна, тут пока сидите, а мы с Лешим сбегаем живой ногой к Ваське-трактористу. Может, уговорим его вывести трактор да поехать с нами Фокса с кичи вызволять, в смысле несчастный «Форд» из оврага вытаскивать. Диву только даюсь, как ты, Леший, умудрился с дороги съехать. Вроде и не пил...
– Да, не иначе, бес попутал, – горько вздохнул Леший. – Помстилось что-то... будто белый тигр пронесся.
– Что?! – Феич чуть ли не подпрыгнул от изумления.
Алёна озадаченно покосилась на Лешего. По пути он с пеной у рта ее уговаривал Феича в случившееся не посвящать. То есть не сообщать, что явился поперек пути некий фотокорреспондент с кольцом в носу, заморочил голову байками про белого тигра, а потом фактически вынудил Лешего завалиться в овражек. По мнению Лешего, произошедшее уязвляло его самолюбие, это раз, а во-вторых, скептик Феич ему не поверил бы точно так же, как не поверил бы Алёне. Леший втихаря признался, что он уже и сам себе не вполне верит. То есть допускает, будто и фотокорреспондента никакого не было, а случился с ним от усталости и расстройства – все же его весьма огорчила потеря такого денежного заказа, каким обещало быть восстановление росписи в старом монастыре! – самый стопроцентный глюк, по-старинному выражаясь – морок. Тем паче что места падежинские исстари славились своими мороками. Вечно тут кому-то что-то мерещилось – то озеро, до краев полное золота, то какие-то призраки варнаков, которые гонялись друг за дружкой... Короче, места здесь были для психики гиблые, вот Леший и опасался, что они уже оказали на него свое влияние.
Вот Алёна и покосилась на друга и, можно сказать, брата скептически.
Она-то была совершенно убеждена, что с нею никаких глюков не происходило. Ну, может, в жилухе Феича и помстилось ей что-то несусветное, однако молчел с пирсингом имел место быть в совершенном реале. Глюки такие глазки красоткам не строят, это Алёна точно знала. То есть глюки (иначе говоря, привидения) могут быть озлобленными, мстительными, губительными, благородными, вечно плачущими, жалующимися на судьбу и так далее, и тому существует огромное количество литературных, кинематографических, а также исторических примеров, однако сексуально озабоченных привидений статистика что-то не отмечала. Молчел же являл собой все признаки неудовлетворенного желания, начиная с пылких взглядов, бросаемых на нашу героиню, и кончая выразительной выпуклостью на джинсах, возникшей, лишь только он увидал Алёну Дмитриеву. В принципе к весьма однообразной реакции особей мужского пола на себя, любимую, на себя, обворожительную, на себя, неповторимую, она уже привыкла и никогда не ошибалась на сей счет. Вот только интересно бы знать, какого черта юнец вдруг сорвался в бегство от вышеописанного лакомого кусочка? Неужели и правда у него у самого содеялся глюк «цель недостижима» от внезапного прилива крови к... как бы поизящней выразиться... в общем, отнюдь не к мозгу, а к некоторой гораздо ниже расположенной части тела, которая имеет место быть у любого существа мужского пола?
Однако что бы Алёна ни думала, свои мысли она оставила при себе, потому что дружба, тем более с таким замечательным человеком, как Леший, дороже собственного мнения. Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг, как пелось в одной старинной песне, вот и Алёна готова была уступить Лешему право на защиту своего самолюбия. Поэтому она молчала, как говорится, в тряпочку (почему-то это нелепое выражение ей ужасно нравилось!), пока Леший кое-как объяснялся с Феичем, однако, конечно, ужасно удивилась, когда упоминание о глюке из глюков – о белом тигре – все же прозвучало. Но все-таки снова промолчала.
– О боже мой, и ты туда же! – проворчал Феич. – Пробыл всего ничего в Падежине, а слухами про белого тигра успел заразиться. Бред ведь, полный бред! Белый тигр – приамурская часть истории, Софрон так рассказывал. Нет же, есть идиоты... Ладно, пошли побыстрей, а то после шести с Васькой общаться бесполезно, он обычно уже так напивается, что трактор от своего Полкана не отличит. Такой уж у него режим. В общем, поспешим, чтобы взять его еще живьем. А вы, девушка, тут посидите, нас подождите. Если все будет хорошо, приедем за вами на «Форде», если нет... Да нет, все будет нормально! – оптимистически воскликнул хозяин живописного сарая. – Пойдем, Леший!