Любимая муза Карла Брюллова
Шрифт:
Конечно, теперь придется похлопотать, чтобы поскорей изготовили новую фуражку. Их шили из отслуживших свой двухлетний срок ментиков. Тулью делали по цвету доломана, околыш – по цвету воротника на нем. Разумеется, и мундиры, и фуражки в каждом гусарском полку были разного цвета. Лейб-гвардейцы носили красные.
Первым делом придется кинуться в полковую швальню, к шляпных дел мастеру. Уговорить сделать фуражку побыстрей. Заплатить ему… вообще деньги за форму вычитали из жалованья и нижних чинов, и господ офицеров, но тут придется выложить монету чистоганом.
Ну что ж, деньги у Сен-При водились.
Дело в том, что носить фуражки в строю было категорически запрещено. Даже в походе войска должны были идти в киверах, а кавалергарды и конная артиллерия – в касках.
Как страшная сказка, в полках пересказывался случай, происшедший еще при государе Александре Павловиче. Великий князь цесаревич Константин Павлович, младший брат императора, истовый ревнитель формы и армейской дисциплины, несправедливо обидел одного офицера. Да не простого, а полковника! Тот на марше ехал в строю в фуражке. Великий князь стремительно подскакал, фуражку сорвал, обозвал командира полка якобинцем и вольтерьянцем, добавив еще и куда более грубых слов. А между тем полковнику, еще при Аустерлице раненному тремя сабельными ударами в голову и штыком в бок, особым приказом по полку было разрешено во время похода находиться в строю в фуражке! Оскорбившись, он подал рапорт об отставке, а с ним – и другие офицеры, возмущенные грубостью великого князя. Это стало известно императору, и Константину Павловичу пришлось извиниться перед полковником публично.
Хоть великий князь сейчас был наместником государя в царстве Польском и едва ли мог появиться в Павловске, ревнителей формы и без него хватало. У Сен-При дрожь по спине прошла, стоило ему только представить, что будет, если вдруг нагрянет сам государь император – и увидит простоволосого гусара!
Хотя государя встречают строем – при параде, в киверах…
И все же медлить не следовало. Надо поскорее вернуться в полк.
Но где его искать?..
Сен-При осмотрелся – и начал узнавать окрестности. Да ведь именно по этой дороге он ехал нынче утром на встречу с незнакомцем! Итак, где бы ни находилось место, в котором он провел самые дивные часы своей жизни, оно не может быть очень далеко… ведь отнесли его туда на руках!
Он найдет это место, найдет!
Сен-При понукнул коня и помчался в полк.
На его счастье, в этот день не было ни проверок, ни смотров, ни визитов высшего командования. Отсутствие Сен-При на обеде прошло незамеченным: приятели, знавшие, что он уехал на какую-то встречу, сочли, что это было любовное свидание, и отвели начальству глаза, сообщив, что Сен-При мается головной болью и отправился к лекарю.
Добродушный командир, Егор Карлович Арпсгофен, недавно произведенный в генерал-майоры, придираться к сему откровенному вранью не стал, хотя прекрасно знал, что полковой эскулап именно в этот день отбыл в Петербург по семейным делам. Арпсгофен очень хорошо помнил свою молодость (сам
Все манипуляции, необходимые для восстановления формы, Сен-При проделал уже после отбоя. Мастер, должным образом поманежась, согласился сработать новый головной убор, и взяться за это обещал завтра с утра пораньше.
Сен-При побрел в казарму, улегся, и вот тут воспоминания о волшебных часах, проведенных в объятиях незнакомки, вновь нахлынули на него, отгоняя сон.
– Слышь, Пузырев, – толкнул он в бок приятеля. – Не знаешь ли ты, чьи поместья вокруг Павловска лежат?
– Чего? – зевнул тот. – Тут почти все – государевы земли, это всем известно. Конечно, есть несколько старых имений… Но я из помещиков знаю только Алкивиада нашего. Вроде бы Графская Славянка, приданое его жены, здесь находится. Совсем близко, верстах в пяти.
– Алкивиада? – повторил Сен-При. – Это флигель-адъютанта Самойлова, что ли?
– Ну да. Жена у него – красота несусветная, с виду мраморная статуя, а в очах такой огнь пылает…
– Да ты, брат, поэт, – усмехнулся Сен-При.
Он не раз видел в обществе, особенно на придворных балах, красавца, кутилу и игрока Николая Самойлова. Рассказывали, что некогда граф Николай был влюблен в прелестную Александру Ростовцеву-Давыдову, да мать их браку почему-то воспротивилась, и Николаю сосватали самую красивую женщину, какую только видел в своей жизни Сен-При, – Юлию Пален, бывшую фрейлину государыни Елизаветы Алексеевны, и, как говорили, одну из недолгих фавориток императора Александра Павловича. Немало страниц в альбоме Сен-При были испещрены попытками запечатлеть восхитительную красоту этой женщины, воплотившую в себе лучшее, что только могло быть присуще итальянскому типу, причем в попытках сих не было ни следа карикатурности – только безграничное восхищение графиней Самойловой.
На миг мелькнула бредовая, жаркая мысль – а вдруг?! – но тотчас Сен-При вспомнил высоченного, белокурого, голубоглазого и неотразимого Самойлова – и сравнил с ним свою собственную персону. Многие дамы говорили, что Сен-При хорош собой, однако сам он всегда страдал оттого, что и росту был невысокого, и глаза имел самые обычные, светло-карие, а не сверкающие голубые или жаркие черные, и волосы у него самые обычные, русые, как у всех…
Свою внешность он оценивал невысоко. Прекрасная Юлия Самойлова, роскошных форм, почти такая же высокая, как муж, небось, не взглянет никогда на такого.
Вдруг Сен-При ожгло воспоминание о теле, которое содрогалось от страсти в его объятиях. Неведомая любовница была явно выше его ростом и отнюдь не хрупкого сложения!
Внезапный крик Трубникова-второго развеял сладостную грезу, и Сен-При так огорчился, что готов был хоть сейчас вызвать крикуна на дуэль, несмотря на его устрашающую бретерскую славу.
– Да что там такое? Чего ты расшумелся? – доносились со всех сторон крики недовольства, к которым то и дело прибавлялись выражения и покрепче.