Любимая наложница хана (Венчание с чужим женихом, Гори венчальная свеча, Тайное венчание)
Шрифт:
Привезти сюда, в улус, ханский суд или явиться с убийцей в ханскую ставку необходимости не было, ибо древний закон степи гласил, не допуская оговорок: за убийство – смерть, какую укажет ему божество, распорядитель судеб, чью волю должен угадать и изречь служитель бога. И предписано свершить сие в самый день убийства, чтобы обе души – жертвы и губителя – враз предстали пред небесным судом после того, как свершится правосудие земное.
Эрле едва не вскрикнула от изумления, когда вдруг увидела среди собравшихся на похороны калмыков того, кого она почитала давным-давно мчащимся по степи, спасающим свою жизнь! Хонгор вместе с остальными мужчинами по
Из женщин в толпе осталась одна Эрле. Остальные разошлись по кибиткам, уведя с собою почти беспамятную от горя Анзан. Ну а на Эрле никто и внимания не обращал. То, за что любая калмычка отведала бы плетей, сходило ей с рук, потому что она была чужая, неверная, не боявшаяся греха и кары небесной. А может быть, они, зная, что предстоит Хонгору, хотели, чтобы он на прощание еще хоть раз увидел ту, которую любил любовью непостижимой и даже пугающей остальных…
Но Хонгор не смотрел на Эрле. Он нашел прощальные слова для каждого из своих друзей, обнял родичей. Завершив этот печальный круг, подошел к ламе. Лама благословил его своим очиром [44] и с виноватым выражением на лице негромко произнес: «Ом мани пад ме хум!» – словно отпустил все грехи, словно попытался этими древними, малопонятными, но неизбывно-вечными словами облегчить прощание с жизнью и примирение со смертью, и отошел прочь, а вместо него к Хонгору подъехали пять пастухов на неоседланных лошадях, даже не взнузданных, а Эльбек привел в поводу расседланного Алтана.
44
Священный знак служителей Будды.
Золотистый конь шел мелкой рысцой, игриво перебирая ногами, и при виде своего хозяина издал приветственное ржание, уверенный, что сейчас начнется то, что Алтан любил больше всего на свете: скачки. Однако Хонгор лишь взглянул на коня и опустил глаза.
Алтан, будто почуяв недоброе, вдруг затрепетал всем телом, забился, потом вздыбился, одним рывком вырвал повод из рук Эльбека и метнулся в степь.
Однако отбежал он недалеко. Остановился. Уставился на хозяина, издавая короткое призывное ржание, словно кликал Хонгора к себе, на волю.
Хонгор на миг прикрыл глаза ладонью, но тут же опустил руку и застыл с прежним, отрешенным выражением лица.
Эльбек взъярился. Подхватив с земли забытый кем-то укрюк, он легко вскочил на неоседланного гнедого жеребца и помчался к Алтану. Сколько ни взмахивал он шестом, накинуть петлю на шею увертливого коня ему не удавалось: не родился еще на свет человек, который мог бы обхитрить умного, легконогого коня. Хонгор, которому как будто надоело это зрелище, пронзительно свистнул, и с Алтана разом слетел весь задор. Только тогда Эльбек на скаку смог набросить ему на шею петлю.
Эльбек особенным образом свистнул. Эрле знала, что табунщики так созывают друг друга. Но не по этому свисту к нему на помощь поспешили пастухи, а только повинуясь знаку Хонгора. Они схватили заарканенного коня за уши, спутывая его ноги ремнями, подтащили к другим коням, прежде покорным, а теперь взволновавшимся, обезумевшим.
Наконец все угомонились. И в непрочной тишине отчетливо прозвучали слова ламы:
– Участь
Рот Хонгора остался сомкнутым, только губы вдруг побелели.
«Что это значит? – недоумевала Эрле. – Зачем ему сейчас хвосты и гривы?»
Но тут Хонгор чуть слышно проговорил что-то, от чего Цецен, согнувшись чуть не до земли, издал короткий стон, а потом враз помрачневшие табунщики, повинуясь Эльбеку, поставили рядом всех шестерых коней, в том числе и Алтана, и, собрав вместе их долгие хвосты, принялись привязывать к ним недвижимого, безучастного Хонгора: за руки, за ноги, за шею…
И тут наконец-то Эрле все поняла! Ноги ее подкосились, и, онемев, лишившись сил, она упала наземь. И все, что случилось потом, слилось в ее помутившихся очах, и звуки все слились: вот кони с буйными гривами, вьющимися по ветру, огненноглазые, испуганно храпя, нехотя тронулись с места, понукаемые немилосердными ударами плетей… Но скоро, упоенные быстротою скачки, помчались неостановимо, пока не скрылись там, где пламенеющее, словно геенна огненная, закатное небо касалось земли… В тех краях размыкали они по степи тело и душу Хонгора!
17. Анзан
Эрле не помнила, как снова очутилась в кибитке Хонгора. Вернее всего, притащилась туда, подобно раненому животному, которое бессознательно возвращается в свою нору, ища там исцеления или смерти. Но когда она вновь обрела способность воспринимать окружающее, то поняла, что сидит на своей кошме в углу, кругом ярко светят шумуры, наполненные самым чистым салом, а посреди кибитки, на самом мягком, белоснежном ширдыке, опираясь на подушки, возлежит Эльбек, в своем черном атласном бешмете похожий на большого, вольно раскинувшегося змея в блестящей чешуе…
Анзан, гладко причесанная, нарядно одетая, быстро прошла мимо нее и опустила завернувшуюся кошму, потом вернулась и стала рядом с Эльбеком, склонив покорно голову и сложив руки.
Перед Эльбеком были заботливо расставлены блюда с едой и кувшины с арзой.
Какое-то мгновение Эрле казалось, что она спит и видит страшный сон. Однако Эльбек вскинул глаза, и сердце дрогнуло: это явь, и ее не прогнать, как наваждение! Эльбек был разом похож на птицу и змею; и вот это-то слияние красоты и холодной жестокости и было в нем самым нестерпимым, отталкивающим, омерзительным!
– О, Эрле… – проговорил он тонким, резким голосом, совсем не похожим на тот протяжный и напевный, каким выводил стихи. – Ты очнулась! Самое время, Эрле. День был тяжел, пора отходить ко сну. Тюмены Хонгора я огляжу завтра. Ну а сегодня посмотрю, что еще досталось мне в наследство.
Эрле вспомнила, как лама провозглашал, что по тому же проклятому закону степи, осудившему Хонгора на страшную казнь, все имущество убийцы отходит к ближайшему родственнику убитого. А поскольку Эльбек был тому братом, он и унаследовал вместе с табунами Хонгора, его стадами, кибитками, пожитками и его женщин…
Эрле, будь у нее силы, могла бы грустно усмехнуться про себя: Анзан нечего волноваться, она не нужна этому насильнику!
Но тут Эльбек, задумчиво глотнув арзы прямо из донджика, задумчиво протянул:
– Выбрать из двух кобылиц одну можно, только сравнив их стати. А ну, раздевайтесь обе!
Женщины не шевельнулись. Они ушам своим не поверили! Эрле знала, что Хонгор часто любовался ее телом. Но она была чужая, русская. А для калмычки великий позор показаться обнаженной мужчине, даже своему мужу, ибо созерцание женской наготы – грех!..