Любимая учительница

Зайцева Мария

— Да. Мы…

— Тань, — Глеб, после выразительного переглядывания с другом, перехватил инициативу, — ты же понимаешь, что вопроса с… Женщинами у нас не возникало никогда? Да?

Моя кривая ухмылка сошла за согласие. Ну, само собой, какие могут быть проблемы с женщинами у таких парней…

— Так вот… Мы никогда не думали, что возможно то, что вообще произошло. Для нас это все тоже впервые, как и для тебя, пойми. — Глеб опять подсел ближе, взял за руку, — мы тогда, после клуба… Мы сами охерели.

Ага… Явно, не больше, чем я…

Давид не сводил с нас с Глебом взгляда,

дымил кальяном, лицо его было непроницаемо, как у восточного Будды. Но в глазах… Ох, е-мое! В глазах был ад кромешный. Смесь всего на свете. Желания, похоти даже, отчаяния, откровения, и, где-то на самом дне, опасения… Он не был настолько уверен в себе, как хотел предстать передо мной. Он переживал. Что не сможет объяснить, не получится донести мысль. Поэтому и говорил более активный и языкастый Глеб. Но Давид оставался главным. И в этой ситуации тоже. Отдавая инициативу другу, он в любой момент был готов подхватить, исправить, выровнять. Как готовый к прыжку тигр.

— Тань, помнишь в самом начале, когда я… Ну… Поцеловал тебя в кабинете?

Конечно, как не помнить…

— Так вот. Ты мне понравилась. Ну, ты мне сразу понравилась, если честно, а потом все сильнее и сильнее… Ну, ты в курсе… Я тогда, перед этим, с Давой поговорил. И он, оказывается, тоже…

Короче, Дава правильно сказал, мы с ним — братья. Его семья меня приняла, моя семья его приняла. И мы никогда не ссорились из-за женщин. Вкусы разные. Да и не цеплял никто особенно. До тебя.

Мне опять стало жарко. Сухие пальцы Глеба мягко и обманчиво аккуратно скользили по моей ладони, вроде бы успокаивающим релаксирующим движением, а на деле, добиваясь совершенно противоположного эффекта.

Я внимательно слушала, смотрела, пытаясь уловить фальшь, потому что недоверчивость моя, культивируемая всю сознательную жизнь, не давала возможности просто так, спокойно пропустить мысль о том, что меня вот так вот запросто могут захотеть такие парни. Нет, сама ситуация не вызывала сомнений. Хотят. Еще как хотят. Еле терпят, чтоб не кинуться. Смотрят так, словно уже имеют. Опять. Во взглядах кинохроникой прошлые наши ночи и острое обещание новых. И это заводит, настолько отзываясь во всем теле, что я избегаю смотреть в глаза, опять опасаясь нарваться, увидеть подтверждение своим мыслям, своим воспоминаниям, разделить нечаянно эти стыдные, сладкие мгновения с теми, кто их подарил, опасаясь в этот раз окончательно потерять голову, не выстоять, топя теперь уже с головой всех троих. Потому что моя выдержка, похоже, здесь единственный стопор.

И это невозможно заводит. И это невозможно приятно и греет самолюбие в том числе.

Но это совершенно не проясняет ситуации.

И вопрос все равно оставался открытым. Почему я? Почему?

Глава 27

— Таня, ты слышала тогда наш разговор… — Глеб кинул взгляд на Давида, тот едва заметно поморщился, маска восточного господина дрогнула. — И мы тогда в самом деле сыграли… Ты прости нас за это. Это мальчишество, глупость… Но мы не думали, что все так серьезно будет.

— Ты выиграл? — я усмехнулась, вспомнив ситуацию в кабинете на следующий день.

— Да… —

Глеб замялся, пальцы его сжали ладонь сильнее, запуская дополнительный жар под кожу. Губы пересохли мгновенно, но я сдержалась. Разговор был важным, и не время тут провоцировать, хоть и невольно. И так с моего рта глаз не сводят. Ух, как заводит! Невозможно же! Но спокойно, спокойно, спокойно…

— Я был уверен, что ты… — Он помедлил.

Да божечки! Мы смущаемся что ли? Я, забыв осторожность, внимательно вгляделась в лицо парня. Потому что смущающийся Глеб Шатров — это не то зрелище, которое можно пропустить. И тут же была поймана в ловушку его серого острого взгляда. И воспоминание о том, что произошло тогда в кабинете, вкупе с его пальцами на моей ладони, нервозностью обстановки, резануло по нервам живо и горячо.

— Ты же мне ответила тогда, в первый раз…

Я открыла рот, чтоб опровергнуть, но Глеб усмехнулся, так очаровательно и зовуще, что я забыла о том, что хотела сказать.

— Ответила, Тань. Я же не дурак. Тебе понравилось. И я был уверен, что, стоит немного поднажать… Поэтому, на следующий день и… Поднажал. А ты…

Я, не удержавшись, хихикнула. Да, какая неожиданность! Наверно, никогда его величество не получало от одного и того же человека по морде и по яйцам. Нонсенс…

Глеб тоже улыбнулся, вспоминая. Давид выпустил очередную струю ароматного дыма, прищурился.

— Ну, я разозлился, решил на следующей неделе тебя добить. Дело чести, бля.

А вот это было обидно.

Самонадеянный какой мальчишка!

Фиг бы тебе обломилось!

— А тут Дава на выходных подсуетился, в обход уговора, говнюк… — Глеб бросил выразительный взгляд на невозмутимого Давида, и маска опять немного треснула ухмылкой. Хитрой, незлобной.

— Это была судьба, брат, я же говорил…

— Да говорил, — Глеб немного повысил голос, сверканул глазами. Чувствовалось, что эта тема его задевает до сих пор. — Но у нас был уговор! А ты поступил, как говнюк!

— Еще раз так скажешь, брат, и будешь со мной в спарринге отношения выяснять…

— Да испугал, бля! Прямо пиздец, как! Я тебя, медведя, измотаю и вырублю!

— Мечтай…

— Ээээ… Вернемся к теме? — Я решила прекратить перепалку, потому что знала, что парни могут так пикироваться до бесконечности, с удовольствием и применением разнообразных интересных слов, и обычно это было довольно занимательно, но не теперь. Не когда мне тут в чувствах признаются!

— А чего говорить-то? — Глеб посмотрел еще на Давида, невозмутимо пожавшего плечами, — Дава вернулся и поставил меня перед фактом, что ты теперь его.

Нифига себе заявочки!

А моего мнения, значит, не надо спрашивать?

И правильно, кто я такая?

— Я не согласился. Мы поругались. Сильно. Впервые с армии.

А вот теперь почему-то стало стыдно.

Как тогда, когда поняла, что из-за меня поссорились двое близких людей.

— И решили выяснить уже с тобой. Чтоб ты выбрала. Одного из нас.

— А ты нас послала, — с усмешкой рокотнул Давид, — красиво так. Мне понравилось.

Я кивнула. Помню, помню… Еле дошла до кафедры тогда, так ноги дрожали. Красиво, ага.