Любимая
Шрифт:
Улица встретила меня метелью и пронизала холодом. Мороз поселился и внутри меня, одинокой и несчастной дурочки, которая девять лет пыталась занять в мире достойное место, да только выбрала для этого самый презренный из всех мыслимых способов. И теперь на земле не осталось ни единой души, которая могла бы помочь мне без корыстных целей. Я поняла, что человечество делится на тех, кто хочет меня трахнуть и тех, кто желал бы ограбить. Вот и все, что мне следует знать об устройстве нашего мира, и относиться к нему соответственно. Я помнила свою первую встречу с Москвой, в ноябре 93-го. Тогда я поклялась себе, что смогу переступить через все, предавать и убивать в борьбе за место под столичными звездами,
Я чуть не взвыла от этих мыслей. Если бы в эту секунду кто–нибудь предложил бы мне безболезненную смерть, я бы и на секунду не задумалась, но, когда я добралась до дома, то странным образом успокоилась и начала действовать.
Борис Аркадьевич просыпался рано, и трубку он поднял сразу же.
— Мне надо срочно улетать, — сказала я. — Давай увидимся до обеда.
— Соня, ты в порядке? Снова что–нибудь произошло?
— Нет, все нормально, — успокоила я его. — Просто хочу нотариально назначить тебя директором «Терамитема» с правом подписи.
— Что, и зарплата будет?
— И зарплата, и строгая отчетность, — сказала я. — Не волнуйся, я никогда не использовала людей безвозмездно.
Всегда использовали меня, могла я добавить, но не стала.
— А каковыми будут мои конкретные обязанности?
— Обсудим это при встрече.
Я положила трубку. В моей голове возник четкий порядок, в котором торжествовала логика. Да, одни люди хотят затащить меня в постель, а другим нужны мои деньги. Но разве не всех симпатичных девушек хотят? И разве не жаждет большинство народа отобрать и поделить деньги олигархов? Выходит, я не имею права сетовать — ведь я такая же, как все. Но олигархи не раздают благ завистливой толпе, и причина здесь в том, что они окружены сотнями и тысячами людей, которых они используют. Вот в чем секрет «золотого кода», о котором я так часто размышляла в последние годы. Используемые люди покупаются, или идут за харизмой лидера, они становятся ячейками структуры, которая надежно ограждает потенциальную жертву от остального человечества, а скреплять структуру должен в идеальном обществе закон. В нашей стране это может быть и воровской закон, поскольку настоящим обзавелись мы только на бумаге. Для нас в России закон и власть — почти синонимы, поэтому российская структура обладателя «золотого кода» выстраивается на служебном подчинении. Искусством управлять такой структурой я пока не владею. По большому счету, я обречена в соприкосновении с любой конкурирующей структурой, а тем более — с нелегальной, основанной на криминальных понятиях, в которых я не имею права даже «вякнуть». Борис Аркадьевич — единственный, кому я могу доверять. Не станет он на старости лет меня грабить: побоится, что я найму кого–нибудь для расправы с ним, но, скорее, просто он привязан ко мне и хочет моей близости. Вот пока и все человеческие ресурсы вместе с их мотивами, которые годятся для использования. Негусто, чего уж там, но начинали порой и с меньшего…
Кто начинал и где, думать мне уже не хотелось, я чувствовала себя на правильном пути, и хотела в дальнейшем действовать так, чтобы не доверять и не подставляться никому на этом свете. А науке выстраивать структуру и руководить ею я еще обучусь, думала я, стоя перед зеркалом и собираясь на встречу с моим будущим директором. Кстати, в нотариально оформленном назначении Бориса Аркадьевича было отдельно указано, что директор «Терамитема» не имеет права продавать и предоставлять в качестве залога арендуемую фирмой недвижимость. Эта оговорка была воспринята Борисом Аркадьевичем вполне дружелюбно и без обид: всякого насмотрелся он за свои семьдесят лет. Я, впрочем, настаивала бы на
В этот день я решила лечь спать пораньше, поскольку предыдущая ночь и последовавший за ней хлопотный день вызвали сильную головную боль под вечер. Почистив зубы и приняв таблетку аспирина, я раздумывала, проверять или нет электронную почту, когда в дверь моей спальни постучались, и я услышала Машин голос:
— Можно к тебе?
— Если я скажу, что нельзя, ты уберешься? — процедила я.
— Ты хочешь, чтобы я вообще убралась из твоей квартиры? — Маша уже стояла в комнате. Она только что вернулась и еще не успела переодеться, видимо, спешила поговорить со мной.
— Ты решила испытать мое великодушие? — похоже, мы изъяснялись только вопросительными фразами.
— Я была дурой, — сказала Маша, — я виновата перед тобой. Прости, если можешь.
— Считай, ты получила индульгенцию, — сказала я. — Теперь выметайся и закрой за собой дверь.
— Хорошо, — кивнула Маша, — только вещи соберу.
— Могу одолжить чемодан, — сказала я и вдруг поняла, что совершаю ошибку. Все–таки именно Машка четыре года назад, не задумываясь, взяла на себя уголовную статью, которая грозила мне. Тогда она не могла просчитать, что можно будет потом отвертеться, просто сказала, что наркотик в моей сумочке принадлежит ей.
— Спасибо, — сказала Маша, — я верну чемодан, как только устроюсь.
— Сядь в кресло, — сказала я, кивнув ей на вращающееся кресло перед письменным столом. — У меня голова раскалывается, хочу разговаривать лежа.
С этими словами я откинула одеяло и устроилась на своей кровати, положив две подушки под голову. Вообще–то я сплю всегда на одной, а под вторую засовываю руку. Маша уселась в кресло и развернулась ко мне лицом. Ее круглые коленки были сомкнуты, как у пай-девочки.
Некоторое время мы молчали, глядя друг на друга.
— Я больше никогда не встречусь с ним, — начала Маша.
— Конечно, — подтвердила я, — зачем это тебе? Несколько лет назад у тебя не вышло, но теперь галочка поставлена, план выполнен. Ты снова номер один, ты на свете всех милее, всех румяней и белее. Поздравляю!
— Сонька, прости, я дрянь, я никакая не гетера, а просто блядь, которая, когда выпьет, забывает обо всем. Этого бы не было, если бы он, демон ассирийский, нам обеим не подливал. Но ты же столько лет его знаешь…
— Доверять мужикам, — ухмыльнулась я, — с нашим–то опытом?
— Нет, — махнула рукой Маша, — я вину ни на кого не перекладываю. Я сука, конечно, и нечем тут гордиться совершенно. Но если ты думаешь, что я все это говорю только для того, чтобы дальше жить у тебя на халяву, то лучше мне сейчас же переехать. Я хочу сказать, что, если я останусь здесь, то ты ведь на сто процентов и не поверишь мне. Поэтому я все–таки соберу вещички и мы попрощаемся. А потом ты мне позвони, если захочешь увидеть. Я торжественно клянусь, что приеду, куда скажешь по первому требованию, и тогда помиримся окончательно.
— Вот, блин, выдумала, — удивилась я. — Точно, кровь священнослужителей, которые в твоем роду, глаголет.
— Может быть, и так, — сказала Маша Попова. — Только я решила твердо у тебя после случившегося не оставаться. Никакая это не епитимья, просто правильный поступок. Вспомни, ведь ты эту квартиру для себя покупала, а живем в ней мы с твоей матерью. Но НН тебя–то хоть вырастила, а я и так незаслуженно пользуюсь твоей добротой.
Я попыталась открыть рот и сказать что–то, но, пока подыскивала нужные слова, Маша опередила меня, окончательно выбивая почву из–под ног: