Любимое уравнение профессора
Шрифт:
А если взять десятитысячный…
Карандаш выскользнул из пальцев, упал на пол, укатился к его ногам. Профессор рыдал. И хотя его слезы я в тот день наблюдала впервые, мне вдруг почудилось: в такой ситуации я уже бывала однажды раньше — и точно так же сгибалась над чьим-то беспомощным плачем, не в состоянии ничем помочь.
Я накрыла его руку своей.
— То есть… ты понимаешь? — еле выговорил он. — Нужно просто сложить все натуральные числа!
— Я понимаю.
— Просто сложить все фасолины в одну кучку. И
— Да, действительно…
— Ты правда поняла?
— Не волнуйтесь, — сказала я. — Все будет хорошо, не плачьте. Ну как можно плакать над такими красивыми треугольниками?
И тут наконец дверь кабинета распахнулась и выпустила Коренька.
— Видали? — крикнул он радостно, размахивая забинтованной рукой. — Никто не помер!
После всей суматохи мы решили развеяться и поужинать в каком-нибудь кабачке. А поскольку Профессор людей избегал, отыскали самый пустой ресторанчик во всем привокзальном квартале, сели за столик и заказали по рису с карри. Пустовало заведеньице неспроста, и карри оказался так себе, но Коренёк, для которого рестораны пока оставались в диковинку, был доволен как никогда. Мальчик радовался, что его царапину забинтовали так эффектно, и помахивал перевязанной рукой с достоинством героя исторической битвы.
— Какое-то время я не смогу помогать тебе мыть посуду! — торжественно объявил он. — И даже принимать ванну…
Всю дорогу до дома Профессор снова тащил его на себе. То ли оттого, что в густом полумраке их было уже никому не видать, то ли уступая Профессору, который ни в какую не соглашался его отпустить, — Коренёк сидел на старике, задрав козырек своей кепки повыше, и озирал платаны, проплывшие по обочинам в тусклом свете уличных фонарей. Тоненький серп луны едва угадывался в высоком, бездонном небе. Ночной ветерок ласкал нам лица, желудки наши были полны, рана Коренька заживала. Что еще нужно для счастья? Мы шагали с Профессором нога в ногу, и кроссовки Коренька, вторя этому ритму, болтались вперед-назад.
Проводив Профессора, мы вернулись к себе домой, и Коренёк непонятно с чего загрустил. Срезу ушел в свою комнату, врубил там радио, а когда я велела ему снять окровавленную одежду, даже не отозвался.
— «Тигры» проигрывают? — догадалась я.
Он сидел за столом, уткнувшись в радиолу. «Тигры» сражались с «Гигантами».
— И вчера уже проиграли, да?
По-прежнему никакого ответа.
Судя по всему, финальный иннинг подходил к концу со счетом 2:2, но Наката с Куватой схлестнулись в питчерской дуэли.
— Болит? — спросила я.
Коренёк, закусив губу, сверлил глазами динамик.
— Если болит, нужно выпить таблетку, которую дал нам доктор. Я принесу воды?
— Нет, — вымолвил он наконец.
— Но зачем терпеть, если больно? А вдруг заражение?
— Я же сказал, нет! Мне не больно.
Он стиснул забинтованную руку в кулачок и со всей силы шарахнул им по столешнице, потом опять и опять. Другой рукой закрывая лицо, чтобы я не увидела слез. Было ясно: «Тигры»
— Зачем ты так делаешь?! Тебе только наложили швы! Что, если опять хлынет кровь?
Предательская слеза все же выползла из-под его ладошки и сорвалась со щеки. Я хотела проверить, не выступила ли кровь на бинтах, но он отвел мою руку в сторону. Трибуны по радио взвыли: «Тигры» сделали хит при двух аутах.
— Обиделся, что я бросила вас одних? Или не можешь простить себе, что не справился с ножом? Да еще и на глазах у Профессора?
Он опять онемел. Камэяма принял стойку и поднял биту.
«Кув'aта сегодня в ударе, — булькало радио. — Только что выбил у противника сразу два аута!.. Вот он стоит в винд-апе… Ну просто напрашивается на фастбол… Бросок!!»
Голос комментатора героически прорывался сквозь рев трибун, но, похоже, так и не достигал ушей Коренька. Мальчик сидел, застыв, точно каменный, и только слезы катились у него по щекам.
Ну и ночка, вздохнула я. За один вечер — два рыдающих мужика! Слезы сына я видела так часто, что и не сосчитать. В младенчестве он плакал от голода, требуя грудь, или от тоски, когда просился на ручки, чуть постарше ревел от обиды, а когда умерла бабушка — от гнева. Не говоря о том, что он плакал уже в момент своего рождения.
Но на сей раз его слезы были совсем другими. И сколько бы я ни пыталась их утереть, до источника этих слез мне было не дотянуться.
— Или ты злишься оттого, что Профессор не помог тебе с раной?
— Да нет же… — проговорил Коренёк, переводя взгляд на меня. Да так спокойно, словно уже полностью себя контролировал. — Я злюсь оттого, что ты не доверяла Профессору, мама. И боялась оставлять меня с ним одного…
Отражая второй бросок, Камэяма выбил мяч далеко в правый центр, и Вада поймал его в аут-филде, чем и завершил всю игру.
Победили «Тигры». Комментатор тараторил, не смолкая ни на миг, трибуны завывали от восторга, и мы с Кореньком наконец-то обнимались от радости.
На следующее утро я предложила Профессору переписать все его записочки заново.
— Откуда вся эта кровь? — удивлялся он, с неуклюжей опаской проверяя, не поранился ли где-либо он сам.
— Мой сын, Коренёк, вчера порезался ножом. Ничего серьезного, просто царапина…
— Твой ребенок? Какой ужас! Столько пятен… Он истекал кровью?!
— О, нет… Вы же его спасли!
— Да что ты? Я правда помогал?
— Ну конечно! Еще как… С чего бы иначе вы так перемазались? — приговаривала я, срывая с него записки одну за другой. Но те все не кончались. Большинство из них покрывали гроздья математических формул, смысла которых я не понимала. Но в целом получалось, что, кроме своей математики, Профессор не видел в этой жизни почти ничего, о чем стоило бы напоминать себе завтра.
— А когда уже спасли Коренька, еще и объяснили мне кое-что важное. В больнице, в комнате ожидания…