Любимые забавы папы Карло
Шрифт:
– Считаешь, это хорошо? – протянула Томуська. – И я не должна наказать ее?
– Думаю, нет. Во-первых, поздно, Кристя выросла и имеет твердое мнение по каждому вопросу. Во-вторых, она права, хоть я не одобряю ее выражансов и гнева. Лично я, послушав Кристину, сделала выводы и сейчас, немедля, спрячу ключи от тачки. Сама поеду завтра на своей машине по делам, а Олег потащится на метро.
– У него в подземке всегда кружится голова, – напомнила незлобивая Томочка.
Я хорошо знаю: мою лучшую подругу отливали в той же форме, что и мать Терезу, но почему-то сейчас ее интеллигентность
– А я в метро кашляю, – сообщила я, – на то Олег и сильный пол, чтобы уступать слабому. Коли Куприну нехорошо под землей, пусть возьмет бомбиста.
– Мне просто не хочется, чтобы утром разгорелся скандал, – тихо сказала Томуся.
Я улыбнулась:
– Не волнуйся, все будет хорошо.
Утром я умчалась из дома полседьмого. Путь предстоял не ближний, и потом, я не люблю носиться по шоссе, словно угорелая, а до Звенигорода мне добираться долго. Не испытывая никаких угрызений совести, я схватила ключи от своей тачки. Олег еще спит. Он не увидит, как жена села в машину, а когда поймет, что ему предстоит воспользоваться общественным транспортом, я окажусь уже далеко, скандал Олегу устраивать будет некому.
В Гопакове я очутилась около десяти, высунулась из окошка и спросила у тетки, торговавшей газетами:
– Где тут у вас дом престарелых?
– Ехай по главной улице, – миролюбиво отозвалась баба, – до конца, от водокачки налево, и увидишь три дома, тама дурка, уроды и старики, просекла?
Я кивнула, конечно, понятно. На одном пятачке стоят психиатрическая лечебница, психоневрологический интернат и дом престарелых.
Ехать пришлось пять минут. Гопаково кончилось, на окраине высилась здоровенная круглая башня из темно-красного кирпича, левее, среди деревьев, ярко выделялись три здания, выкрашенные когда-то в невероятные цвета: сочно-бирюзовый, ядовито-розовый и лимонно-желтый. Краска облупилась, оконные рамы были разномастными, крыши, похоже, не перекрывались заново со времен царя Гороха, а латались, словно лоскутное одеяло.
Нужное мне здание оказалось самым крайним, выкрашенным в цвет взбесившейся канарейки. Я с трудом открыла огромную деревянную дверь, вошла в пустой, чисто вымытый холл и почувствовала, как сжалось сердце. Господи, сделай так, чтобы мне никогда не пришлось доживать век в подобном месте! Хотя тут довольно аккуратно, пол покрыт красно-белой плиткой, стены выкрашены темно-синей краской, лестница с широкими серыми ступенями покрыта вытертой ковровой дорожкой. Отчего же меня охватила тоска? Может, из-за запаха? В здании витал аромат хлорки, переваренной капусты и дешевой пудры. На секунду мне показалось, что это особые духи под названием «Нищета», а может, «Горе»…
– Вы к кому? – спросил тоненький голосок.
Я повернула голову и увидела старушку в темно-синем халате. Опершись на швабру, она глядела на меня блеклыми глазами.
– Мне нужна Марфа Ефимова.
– А вы ей кто? – бдительно поинтересовалась уборщица. – Родня? Внутрь только своих пускают.
– В общем, да, – быстро ответила я, думая, что сейчас бабуся разрешит мне пройти.
Но
– Постой-ка тута, на тряпке. Пойду узнаю. Не ходи по вестибюлю, я помыла его.
Я покорно умостилась на куске застиранной мешковины и застыла в ожидании. Кряхтя и охая, старушонка пошла по лестнице вверх и исчезла. Время тянулось как резиновое, в здании стояла ужасающая, прямо-таки гробовая тишина, у меня заломило спину.
– Эй, – донеслось сверху.
Я задрала голову и увидела бабусю, перегнувшуюся через перила на втором этаже.
– Ты ей невестка? – спросила старушка и, не дожидаясь моего ответа, продолжила: – Марфа не хочет тебя видеть.
– Но…
– Уходи подобру-поздорову, – пригрозила уборщица, – я санитарок позову, мало не покажется.
– Я не невестка Ефимовой.
– А кто?
– Родня с другой стороны.
– С какой? – не успокаивалась бабка. – Говори живо, мне некогда лясы точить, полкорпуса не мыто.
– Скажите Марфе, меня прислала Вера Попова, – вырвалось у меня.
– Погоди, – ответила уборщица и исчезла.
Я снова затосковала на тряпке.
– Эй, топай сюда, – донеслось сверху, – ноги вытри, пошмурыгай получше.
Обрадовавшись, я поелозила ступнями по рядну, в которое превратилась от долгого использования тряпка, и понеслась по ступенькам.
– Здорова ты бегать, – констатировала старуха, – меня чуть не сшибла. Вона, дуй по коридору, ейная последняя комната. Вот молодежь, ну и…
Не слушая старухины причитания, я побежала вперед мимо совершенно одинаковых, высоких, когда-то белых, а теперь ободранных дверей. Нужная створка оказалась слегка приоткрытой, я толкнула ее ногой и влетела в маленькую, едва ли пятиметровую комнату, обставленную с простотой, которая понравилась бы самому придирчивому спартанцу: железная кровать, выкрашенная белой краской, тумбочка и один стул, притулившийся у окна. Занавески тут были сшиты из кусков простыней, а кровать застелена синим, вылинявшим одеялом. Полная старуха, одетая в ситцевый халат, лежала на койке.
– Это ты мне привет от Веры Поповой принесла? – неожиданно молодым голосом спросила она.
Я кивнула.
– Остается только поинтересоваться, на каком транспорте ты прибыла из ада, – хмыкнула Марфа и села.
В ту же минуту на пенсионерку накатил кашель. Я поискала глазами стакан и бутылку с водой и не нашла ни того, ни другого, на тумбочке было пусто.
– Не бойся, – прохрипела Марфа, – это не зараза. Сердечный кашель.
– Такой бывает? – удивилась я.
Врач кивнула.
– Лучше тебе не знать, что еще с человеком приключиться может. Так кто ты? Зачем пожаловала? С какой стати Веру-покойницу припомнила? Говори! Вон на стул садись и излагай.
Я покорно устроилась на неудобном жестком сиденье, открыла рот, но тут Марфа предостерегающе произнесла:
– Лучше тебе не врать! Я моментально ложь чувствую. Пойму, что обманываешь, и санитарок позову. Я им приплачиваю, они за меня горой встанут, выкинут тебя вон, и чихнуть не успеешь, ясно?
Отчего-то мне сразу стало понятно: Марфа не собирается пугать незнакомую посетительницу.