Любимый (м)учитель
Шрифт:
— Трагедия? — нахмурилась Роня, пряча руки под столик.
— Ну да, вы же ссорились или мне показалось?
— Я не ссорюсь со студентами, — холодно заявил Егор, старательно не глядя в сторону Рони.
— Вы, значит, студентка… двоечница?
— Именно! — кивнул, так же не глядя, Егор. — Вероника у нас… танцовщица! И думает только об этом!
Роня вся сжалась. И посмотрела на Егора такими глазами, что будь он более открытым, уже помер бы от её гнева.
— Танцы? Что вы танцуете? — Лев был явно расположен к диалогу, а Роня мечтала убежать.
— Бальные и современные танцы. Я… и там и т..
—
— А вам-то что? — воскликнула, наконец, Вероника.
Лев с широченной улыбкой отпрянул от столика, а Егор оторвал-таки взгляд от экрана смартфона и посмотрел в полные ненависти глаза Вероники. Она сидела вцепившись в столешницу, а потом встала, опрокинув стул, и бросилась к туалетам.
Бежала, не глядя, чуть не опрокинув официантку, а потом начала торопливо дёргать дверь женского туалета.
— Какого!?.. — прошипела она.
— В другую сторону тяни, — посоветовал… Егор.
Он догнал её и наблюдал теперь за попытками побега от… него?
Да… Егору было почти тепло на душе, что бежать Вероника вздумала от него! Он так хотел пугать её ещё и ещё, чтобы просто дрожала перед ним в ужасе… глупая “звёздочка”.
Потому взял за плечи и оттащил от двери туалета в сторону, прижав к стене. Снова.
Их бёдра соприкоснулись, её грудь прижалась к его груди, его пальцы вцепились в плечи так, что обнажённая кожа покраснела. Роня пожалела, что скинула косуху. Егор очень отчётливо чувствовал сердце своей жертвы, оно громко, с силой билось о грудную клетку и эти удары отдавались и в его груди.
Ей было ужасно страшно, и он хотел большего. С каким-то ужасающим маньячизмом, неуправляемым злом. Никогда и ни с кем рядом, он не хотел так ярко ощущать чужие эмоции. Он ими питался, наслаждался, и убеждал себя, что это помутнение пройдёт, стоит дуре уйти из его жизни. На-всег-да!..
— Уйди… почему бы тебе не провалиться, — прошипел он, чувствуя, что всякий раз как открывает рот, в него проникает её мерзкий цитрусовый запах.
— Вы меня держите, — шепнула она.
Не сказала, шепнула. Отвратительно тихо. От этого между ними повисла новая запятая. Ничего не закончилось, как должно было после её ответа. Обе груди сладко и горячо жгло, а от того, как тесно они были друг к другу прижаты, градусы только росли.
Пока лбы не столкнулись, а Егор не стал вопить про себя: “Что ты, блин, творишь, идиот???”
Только смысл вопить?
Вероника заблокирована, она не может поднять руки. Она не может теперь и голову поднять. И всем своим телом ощущает его — напряженное, окаменевшее и очень-очень горячее, будто они оба подхватили вирус и теперь страшно температурили.
И чем дольше это длилось, тем хуже им было, оба чувствовали, что в горле пустыня, что дыхание всё тяжелее и воздух по лёгким проходит с трудом. Пальцы Егора не ослабили схватку, но медленно потащились ниже. С рук на талию, на обнаженную полоску кожи между краем джинс и началом топа. Пальцы изучали хрупкие косточки, которые так просто сломать, тонкую кожу, которую так легко порвать, и мог поклясться, что сейчас сможет это сделать. Сожрать дуру, переломать, сделать отбивную и сожрать.
Веронике же
— Я сейчас… — начала она и от её севшего голоса зашевелилось что-то глубоко уже под его кожей.
— Твою м… — прошипел он в ответ. — Заткнись!
И настолько его бесил её сиплый низкий голос, настолько он хотел нафиг заткнуть ей рот, напугать и прогнать, что не нашёл ничего лучшего, чем податься ещё ближе и замереть… на губах. Чёртовых губах, которые были ближе, чем он думал. Были мягче, чем он думал. Были слаще, чем он думал. Они пустили по венам сгущёнку, вязкую и невероятно приторную. Они утопили в сливочном привкусе, странно греющем, как чашка чая выпитая на морозе.
Егор этого не хотел. Он этого не планировал, но это произошло, и в тот момент, когда его губы просто скользнули по её губам, даже не по-це-ло-ва-ли, из груди “звезды” вырвался стон. Ужасный, не испуганный, но громкий. Настолько он был громким, что внутри всё дрогнуло от удовлетворения. На секунду воспаленные мозги приняли это за желаемое: ужас.
Вот вот она убежит. Вот вот даст пощёчину и теряя тапки рванёт на выход, не глядя за спину. И не заговорит больше с Егором, не посмотрит на него. Переведётся в другой ВУЗ, улетит на другую планету.
Только ещё раз пусть вот так громко вздохнёт в ужасе, и это будет наверняка.
Потому Егор сильнее сжал её талию и скользнул по губам снова. К сожалению… это всё-таки превратилось в поцелуй, потому что от страха она дрожала или от чего-то другого, но не увернулась и не отвернулась. А сгущёнка, что теперь бежала по венам Егора, кажется была всё-таки “Белым русским”, потому что совсем вскружила голову, и в попытке выбить долгожданный побег из дурацкой девчонки, он начал делать это снова и снова. Нападать на её губы, пока они не раскрылись и не вышло так (совершенно случайно, разумеется), что это уже вроде как настоящий по-це-луй.
Настолько настоящим он был, что и язык его скользнул по её нижней губе. Медленно, легко так, что показалось будто этого и не происходит вовсе, что это только щекотка дыханием. Вероника рефлекторно попыталась губу облизать и… до-сви-да-ния.
Встретились “два одиночества”. “Белый русский” в крови, превратил обе стороны “сражения” в пьяных дикарей на бранном поле, а не солдат. Прямо сейчас вышло так, что языки их вслед за губами столкнулись, а вместо побега, пощёчины, потерянных тапок и всего такого, Вероника ещё дважды что-то простонала, а Егор за собой и не замечал, что делает. В ответ что-то прозвучало из его горла, потом ещё и ещё. И если бы он мог — он бы не просто залез ладонями под этот её дурацкий топ, он бы содрал с неё кожу чтобы добраться до рёбер, раздвинуть жилы, мышцы, кости и вырвать окровавленное, сочащееся остатками жизни сердце. А потом смотреть на творение своих рук, стоять над её безжизненным телом и понимать, что всё. Победил. Больше эта дура ничего с ним не сотворит.