Любимый (м)учитель
Шрифт:
— Про драку. Иванову, СМСку?
Он тут, в комнате, рядом. Можно протянуть руку и коснуться его кожи, можно не напрягаясь даже, глубоко дышать и наполнять лёгкие его запахом. Потому Вероника взяла минутку на размышления, а потом тихонько кивнула.
— Что в…
— Не юли! — он строго посмотрел, так что у Рони в горле пересохло от страха. — Говори прямо. СМС?
— Не понимаю о чём вы, — не хотелось Роне сдавать Иванову. Не хотелось жаловаться и доказывать, что она не верблюд.
— Где твой телефон? — спросил Егор Иванович, оглядываясь по сторонам.
Роня достала
— Не думаю, что это он.
— Он.
— Я видел у тебя смартфон.
— Больше нет смартфона.
— И конечно, я не найду СМС от тебя мне?
— Проверьте, если хотите, — пожала плечами Роня, зная, что бояться нечего.
Но жалуются и позорят соперниц — только слабачки.
— Окей, сделаем вид, что оправданий у тебя нет, а СМС ты написала, но забыла про это. Значит… тебе от меня нужны только зачёты. Ну что? Дашь мне за три зачёта и два экзамена? Как низко, Соболева… как Низко. Ну я отказываться не стану, всё-таки “звезда”, — он брызжет ядом, просто излучает заразу, как радиоактивный элемент. — Давай! Раз всё это ради зачётов, снимай трусы — переходим к практике и прощаемся!
Егор, к ужасу Вероники встал и пересел на край кровати, навис над ней, глядя прямо в глаза, и от ярости, что читалась во взгляде стало жутко. Особенно из-за окружающей их темноты. Особенно от того, что на помощь позвать некого. Особенно потому, что спала она только в майке и трусах, не самый скромный видок.
— Ну что? — требовательно уточнил Егор, а потом стянул с Вероники одеяло. От одного того факта, что спала она в его кровати и была почти голая, стало особенно удушливо.
Она тут, развалилась практически в чём мать родила, вся исцарапанная, в синяках, жар от тела лихорадочный, температурный. Щёки болезненно горят, и злит Егора неимоверно. Вся! Вся её беззащитная фигура злит. Волосы, губы, глаза, и то как она молча принимает его несправедливые слова.
Скажи уже что-нибудь! Скажи! Оправдайся. Дай понять, что не виновата!
Но она молчала и не собиралась оправдываться. Только смотрела своими огромными глазами, сверкающими в темноте от подступивших слёз и даже не дёргалась. Даже не намекала, что пора бы остановить игру.
— Что? — тихо спросила она, наконец.
— Почему ты не оправдываешься, “звезда”? — прошептал Егор.
Он наклонился к ней, совсем близко. Коснулся носом её ключицы и от этого оба ощутили в груди острые уколы, будто кто-то в попытке оживить и без того бьющиеся сердца бахнул в них адреналина.
Висеть над ней так низко было сложно, Егору пришлось упереться локтями в кровать по обе стороны от её лица, и Роня в этом живом капкане тут же стала задыхаться. Она страшно боялась, что это глупый жуткий сон. Она так боялась, что это отвратительная шутка разума или злого человека.
— А почему я должна оправдываться? — тихо ответила Вероника, вжимая голову в подушку, чтобы оказаться как можно… дальше?
Чтобы не чувствовать его запаха так ярко, так остро не ощущать тепло, хотя он весь сейчас на
— Зачем с Ивановой дралась? — его голос касался ключиц, его голос касался шеи, и кажется что это даже не дыхание, это сами звуковые волны. Они врезались под кожу, проникали прямо внутрь, щекотали.
— Что? Так жалко Иванову? Ну ей тоже неслабо дост…
Вероника не успела договорить фразу до конца, потому что Егор её останавил. Его губы очень мягкие и медленные, он будто хотел быть ужасно осторожным, чувствовал каждую морщинку, мог в точности сказать где рубец от удара. Он был невероятно нежен и даже его язык не тревожил её, не нервировал. Впервые у неё действительно было время привыкнуть к нему, а не спешно подстроиться.
Она не дышала от этой нежности, ей было невероятно хорошо и уютно. Под спиной не лавочка и не стена кафешки, а кровать, нагретая телом простынь, не нужно ничего бояться, не нужно торопиться, а Егор Иванович не пьян. Он зол, да, но трезв и чётко понимает, что перед ним его ненавистная студентка, “звезда” которую проще убить, чем чему-то научить.
Когда его рука нервно, но очень осторожно ккоснулась её плеча, прониклапод спину, сжала тонкую ткань майки, Веронике не стало страшно, потому что губы оставались неизменно осторожны. Это так сладко, медово, что хочется вечность не заходить дальше, а растворяться в происходящем, и когда поцелуй закончился на тягучей приторной ноте — она застонала. От разочарования и мгновенного приступа лихорадки, стало холодно и пусто.
— Дура, Соболева, — прошептал Егор, осматривая её лицо, будто врач перед перевязкой. — Дура… слабоумная, отважная дура. Больно?
Он склонился и поцеловал её висок, совсем рядом с раной, а потом на него подул.
— Больно, — честно ответила Роня, подставляя его губам лоб, щёку, подбородок. И он послушно целовал.
— Соболева?
— Что?
— Ты мне сообщение писала? Только честно.
— Нет.
— Отлично. Отлично… — дважды кивнул он, снова прижавшись к её губам. — Целоваться больно?
— Не знаю, не пробовала. А мы будем?
— Ещё как. Иначе зачем ты тут спишь? — он просто недоумевал, глядя на Веронику, или хорошо изображал недоумение.
— Имейте ввиду! — строго начала она. — Я не хочу от вас…
— Чего не хочешь? Ребёнка? Взаимности? Денег? Зачётов? А я тебе что-то обещаю? Замолчи уже, и получай удовольствие, как взрослый человек. Если есть вопросы — задай их сразу. Я сейчас хочу с тобой целоваться, обниматься, радоваться, что ты не подохла под лавочкой и всё такое. Есть вопросы?
Вероника будто взглянула в лицо своим страхам в этот момент. Он тут… рядом и хочет целоваться.
И если бы могла отказать — наверное бы отказала. Но даже много позже, когда поняла что значили его слова, твердила себе, что всё-равно бы осталась, чтобы заново ту ночь пережить.