Любить Человека: Кончиками пальцев…
Шрифт:
Всё хорошо. У нас всё хорошо, конфликт исчерпан.
– Раз уж я решился задавать глупые вопросы, позволите озвучить ещё один? – спросил я, сверкая нелепой улыбкой. Он кивнул. – В тот день, когда я снова посетил ваш концерт и сделал предложение поработать… простите, побыть натурщиком, вы едва не отказались, я прав? – он снова кивнул, и глаза его наполнились печалью. – Почему?
– Вы правы, – прошептал он, снова поворачиваясь к окну, – я почти отказался. Нет, пожалуй, я действительно отказался, но почему-то передумал.
– Почему же?
– Всё это, – он небрежно махнул рукой в сторону расставленных у стены пустых мольбертов, – не для меня. Да, я люблю искусство. Всей душою люблю, Гарольд, вам ли не знать… Люблю, ценю и уважаю. Но лишь как созерцатель. Как человек, который приходит в галерею, чтобы посмотреть на картины, но никак не быть тем, кто на них изображён. Да, с меня уже писали портреты, но это было вынужденной мерой, понимаете? Необходимостью. Я не получал удовольствия от процесса их создания и уж тем более не был удовлетворён результатом.
– Тогда почему же вы согласились на этот раз?
– Из-за вас, – он улыбнулся одними лишь уголками губ, всё ещё разглядывая почти пустую улицу. – Из-за вас, мой друг. Я видел ваши работы в музеях Праги и Парижа, в Венеции и в Эдинбурге. И знаете, что меня впечатлило? Наличие души в каждой из них. Характер, Гарольд. У каждой вашей работы есть характер. И мне стало любопытно, что же такого особенного гениальный зодчий разглядел во мне.
– Я уже говорил, что…
– Да-да. Моё лицо, я помню. Вас впечатлило моё лицо. И именно по этой причине я почти отказал вам в тот вечер.
– Простите, но я… я не понимаю.
– Я часто слышу комплименты в адрес своей игры на скрипке, Гарольд. К этому я привык. Но вот о внешности… это впервые.
– Вы шутите?!
Наблюдая, как прекрасное лицо преображается под выражением искреннего недоумения, я моментально уяснил, что нет – шутить он и не думал.
Но как? Как такое возможно? Неужели никто и никогда не говорил ему, насколько он красив? Нет, я не верю! Люди не могут быть настолько слепы.
– Это похоже на шутку?
– Но как? Нет,
– Меня называли каким угодно, только не красивым. Необычным, нескладным, странным, но красивым – это впервые.
– Идиоты.
– Прошу прощения?
– Идиоты. Все, кто встречался вам раньше – слепые идиоты.
Снова повернувшись ко мне, Кристофер рассмеялся, и этот звук эхом отразился в моём сердце.
– Однако именно моё лицо едва не лишило нас удовольствия продолжить знакомство.
– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
– Вы увидели во мне красивый образ. Типаж, как принято говорить в ваших кругах. А мне всегда хотелось, чтобы люди видели во мне прежде всего человека. Живого человека, Гарольд. Импульсивного, ранимого, чувственного. Быть может, с кучей недостатков, но человека, а не лицо. Я хотел бы, чтобы вы стремились продолжить наше общение, потому что вас заинтересовал мой характер. Душа, если угодно. Но никак не привлекательная, на ваш взгляд, оболочка. Именно по этой причине я едва не отказал вам в тот вечер.
Онемев от внезапно обрушившегося на меня откровения, я только и мог что стоять да глупо пялиться в его печальные глаза.
А ведь так и было, дьявол меня задери! Так и было. Слово в слово. Сперва я увидел лишь красивую картинку. Лицо, заставившееся меня свихнуться. Наваждение, обретшее вполне реальные черты. И уж после, выслушав исповедь его скрипки, я осознал, что он живой. Что это лицо – лишь крохотная часть того огромного великолепия, что таится в этом потрясающем человеке. И теперь, день ото дня, я лишь глубже и глубже убеждаюсь в том, насколько необъятной и непостижимой оказалась его душа.
Душа и характер.
Его лицо по-прежнему кажется мне чем-то неземным, но теперь я воспринимаю это лишь как часть моего удивительного Кристофера. Как сахарную пудру на и без того идеальной булочке.
Мне интересна каждая его часть, каждая составляющая. Каждое слово или улыбка, каждый прожитый миг жизни или мимолётный взгляд. Я жадно поглощаю его всего, не умея усмирить свою жажду.
Конец ознакомительного фрагмента.